Далекий край. Первое открытие - Николай Павлович Задорнов

затряс головой. – Бежать без оглядки…

– Складно, паря дедка! – похвалил его Алексей. – Только неправда.

– Как неправда? – нахмурил брови Коновалов.

– Забайкалье не выходило на француза. Нигде про то не обозначено.

– Пошто не выходило? – возмутился бурят Циренджинов. – А кто француза побил? Буряты!

– Паря, как тебе не совестно так хвастаться! – засмеялся Алексей, знавший слабость своего друга: тот во всем желал превосходить русских. И на самом деле – и в охоте и в рыбалке был искусен.

Вошел Маркешка, стряхнул рукавицами снег с валенок, снял шапку, перекрестился, поздоровался со всеми и сел на лавку возле статной, белой и румяной жены своей. Он старался казаться поважней, построже за большим столом, среди рослых казаков и казачек.

– Ну что, Маркешка, – с серьезным видом спросил его атаман, – живот не болит?

Все захохотали. С тех пор как везли маньчжуры Маркешку в клетке на верблюде через Монголию на Кяхту, у него долго болел живот. До сих пор над ним все еще потешались.

– Маркешка, расскажи, как в тайге маньчжурского генерала покусал, – попросил Коновалов.

– Паря, чуть его не съел! – усмехаясь, сказал хозяин.

– Жирный! – молвил великан Карп Бердышов.

– Мягко на нем ездить?

Маркешка с неудовольствием оглядел круг смеющихся гостей.

– Расскажи-ка, как тебя на верблюде трясли.

– Теперь больше на Амур ходить нельзя, – строго сказал Скобельцын. – Начальство запрещает это баловство. Повелели наистрожайше смотреть, чтобы живая душа не вышла.

– Из рода в род туда ходим, – подхватил Коновалов. – Родня там живет… Знакомые…

– Кто со своей родней амурской будет водиться, того на каторгу, – ответил атаман. – Поймите, ребята: я за вами углядеть не могу, как бы на самом деле худа не было. Маньчжурец лист выслал, что Маркешка там своевольничал.

– Генерала ихнего объездил! – подхватил Алексей, и круг гостей заколыхался от смеха.

– Ну, Маркешка, че насупился? Расскажи, когда тебя с Амура в Китай увезли, чего видал… Скажи про китайский город.

– Че шибко рассказывать! – не меняя выражения лица, небрежно отозвался маленький казак. – Азия и Азия!

– Ну, как тебе башку срубить хотели?

– У них кого казнить – пьяным напоят. Каждый день палач их – тифунган – двадцать-тридцать голов рубит. Сашка[87] у него ширше ладони. Если грёза[88] большая, то сразу не отсечет, а допилит. А тот без головы еще постоит, а потом упрется. Тут свиньи и собаки их съедят.

– Паря, а про похороны еще, – попросил Алексей.

– А на похоронах у них плакальщики, – серьезно, как заученный урок, ответил Маркешка, – идет – плачет, а посмотришь – слез нет. Покойник, говорят, зиму стоит, а в марте хоронят.

– А мы ведь думали, что тебя казнили! Так нам сказали!

– Эй, Коняев, чью же вы голову за Маркешкину приняли? – спросил атаман.

– Да не знаю, чья была голова, – ответил рыжий и курносый казак, ходивший вместе с Маркешкой на Амур.

– Маленькая такая голова, лица хорошенько не разберешь, – заговорил Михайла Бердышов (он тоже был в походе и после исчезновения Маркешки ходил на маньчжурский караул смотреть на казнь), – со лба лоскут был содран… Ну, мы поглядели, перекрестили его да и подались своей дорогой. Спросили у людей: «Русского казнили?» – «Русского», – говорят. Ну мы и пошли.

Маркешка всхлипнул, вытер глаза рукавом. Он как бы почувствовал себя присутствующим на собственных похоронах, и его трогало сочувствие товарищей. Он представлял их горе.

Заиграла музыка, старик Коновалов запиликал на скрипке, ударили в бубен. Бурят захлопал в ладоши.

Маленький Маркешка, притопывая, прошелся перед гостями. Дебелая супруга его выступала посреди избы с платочком.

– Ну-ка, давай фасонами сгоняемся? – воскликнул Хабаров. – Вот на ней кринолин и вся в щелковье!

– Ну, куда там! – махнул рукой Алексей Бердышов. – Ты погляди – моя выплывает, паря, вот диво! Разряжена еще пошибче твоей… И с кринолином, и фижма есть.

Черноглазая, смуглая и толстая Бердышова затопала каблуками, заплясала.

– Гляди, бабы пляшут, а мужики за них доказывают друг другу!

– Эй, Маркешка, дай ему за фижму! Укуси, как амбаня.

– Зубы востры, как у хорька! – отбивался Алексей.

Мужики забарахтались на лавке.

– Эй, гляди: че такое? – вдруг раздались возгласы.

Послышались колокольцы. Бердышов вскочил проворно и взглянул в окно.

Пушистый снег валил хлопьями.

К воротам подъехала тройка. В кошевке виднелось меховое одеяло. Вылез военный в шубе.

Бердышов побледнел.

– Не жандармы ли?

От сильного удара дверь отворилась, и вошел офицер. Лицо его с пушком русых волос заиндевело. Побелели ресницы, иней обметал шапку и воротник.

– Что случилось? – зашептали за столом.

Испуганный атаман вылез из-за стола, роняя табуретки.

– Кто Алексей Бердышов? – спросил офицер, когда все стихли.

Девки завозились на лавках, стараясь устроиться поудобнее, чтобы все видеть и слышать.

– Легок на помине! – пролепетал Маркешка.

– Я Бердышов, – выступил Алексей. Бесстрашный зверолов и землепроходец, прошедший неведомые страны и не раз смотревший смерти в лицо, сейчас заробел и смутился.

– Два часа на сборы – и едем со мной в Иркутск, – сказал офицер. – И еще…

– Неужто меня? Ба-атюшки! Ваше благородие! – испугался старый аргунский волк Скобельцын.

– Ну да что за беда! – стал уговаривать атамана Карп.

– И еще Бердышова Карпа!

– Как? И меня? – всплеснул руками огромный старик и в ужасе хлопнул себя ладонями по ляжкам. – Да я не казак! Я мужик, из деревни, с завода… я тут в гости заехал… Да я тут в гостях, батюшка… Отец… Мне завтра по дрова…

– И тебе в Иркутск! – строго сказал офицер.

– Ну-ка, девки, живо, – сквозь слезы прошептала дочерям Бердышиха, подталкивая их к гостю.

Молодые женщины и девушки стали приглашать офицера за стол. Он сразу согласился. Строгости его как не бывало.

– Я чертовски замерз и устал!

Девки сняли с приезжего шубу, шинель, под руки повели к столу.

– О-о! Тут хорошее вино! Откуда же у вас такое?

Офицер оживился, стал пить и есть с аппетитом. Он хвалил вкус хозяина и вдруг быстро захмелел. Он сам этого не ожидал. Казаки и казачки тесно обступили его. Всем хотелось узнать, что будет Алексею, но никто не решался заговорить об этом.

Бурят Циренджинов подсел к офицеру.

– Как тебя зовут, барин? – спросил он, заглядывая в глаза.

– Михаил Семенович! Михаил Семенович Корсаков!

– Ваше благородие Михаил Семенович, бурят-то нынче худо живет, – таинственно сообщил он.

– Что так?

– Русский купец обижает. Кандинский, который в Кяхте живет… – Циренджинов огляделся и потихоньку добавил: – Че, барин, может, Алешку отпускаешь?

Офицер, стараясь прийти в себя, молча жевал баранину. В голове у него все шло кругом.

– Бурят баран пригонит, денег кошелек… У нас бедный бурят, а есть богатый. Когда беда, так мы идем богатому кланяемся, возьмем у него барана, серебра, потом лису поймаем – отдадим. Тебе ямбо[89] достанем. Чаю цибик[90] привезем, верблюда… Богатый бурят в Монголию торговать ходит… Алешку отпускай, мы с ним в дацан[91] пойдем богу молиться. Скоро у нас там праздник. Гуляем на бурятской стороне. Алешка, когда не плачет, веселый… Отпускай.

– Нет, об этом не может быть никаких разговоров, – ответил Корсаков грубо через некоторое время.

Девки и молодухи, одна другой статнее, смуглей и осанистей, наперебой угощали его. Ему понравилась старшая дочь хозяина, Ольга, белокурая, с узким лицом и карими глазами чуть навыкате. «Одень ее по-городскому – чудо, что за девушка будет».

– Ты, барин, не думай, что я бурят, так…

– Я знаю бурят! – перебил офицер. – У вас есть способность к образованию.

– Как же! Грамотность-то!

– А если ты грамотный, так знаешь, как это называется, что ты мне предлагаешь?

– Подарка?

– Смотри у меня за такие подарки!

– Михаил Семенович, а Михаил Семенович! – приставал с другой стороны Скобельцын. – А вот Маркешку не надо ли?

– Я ведь самый амурец, – выступил маленький казак, – могу все рассказать.

Но офицер так опьянел, что не отвечал.

– Начальство лыка не вяжет. Может, положить его на перины, – шепотом стал советоваться атаман с хозяйкой. – Утром и ехать, а то коней нет свежих.

– Нет-нет, нельзя! – встрепенулся офицер. – Ехать сейчас же! Коней только что сменили!

Офицера вынесли на руках и закутали в меха. В кошевку сел Бердышов и обнял его.

– А то вывалится! С ними как с малыми детьми! Он же меня арестовал, а мне с ним нянчиться.

Казаки