Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт

я с радостью перееду в Париж и нисколько не буду скучать по унылому Лондону и двуличию его высшего света. И конечно, меньше всего я буду скучать по Питеру. Мне повезет, если он когда-нибудь даст мне развод. А пока я смотрю на свою правую руку и воображаю, будто это левая.

Полагаю, ты трудишься с де Голлем на износ!

Я оборвала письмо. Так много мыслей роилось в голове и так мало я могла высказать. Если бы только эта война, которая разлучает нас, закончилась и я переехала бы в Париж, моя жизнь стала бы полной.

А пока мне придется быть хозяйкой на вечеринке Прода, который в числе прочих гостей, разумеется, пригласил и Аделаиду. Мы с Питером больше не притворяемся. И это вполне устраивало бы меня, согласись он на развод!

Я взглянула в зеркало. Женщина, смотревшая на меня, выглядела усталой. За годы недосыпаний, плохого питания, изнурительной работы я чрезвычайно исхудала, моя кожа истончилась. Темные круги от переутомления расползлись под глазами, которые казались теперь слишком большими на узком лице. По крайней мере, краска для волос творит чудеса, скрывая седину.

Морщинки в уголках глаз и вокруг рта говорили о том, что я женщина, которая беспрерывно смеется. Да, это моя особенность… Я великолепно умею скрывать печали за смехом и улыбкой. В течение долгих лет я притворялась радостной. И наконец осознала, где обрету радость: в Париже. Лишь бы мне удалось туда попасть!

Я подписала письмо и направилась к лестнице.

Март 1945 года

Дорогой Ивлин!

Я беру отпуск в магазине и в ПВО, чтобы наконец написать книгу.

В жизни женщины наступает пора, когда она говорит: хватит, с меня довольно, теперь настало мое время. Я проходила по этому пути много раз, но, очевидно, то были тренировочные маршруты. Жизнь драгоценна и может закончиться в одно мгновение. Впрочем, тебе ли об этом не знать. Так что перейду к сплетням.

Проведя немного времени с самой младшей сестрой, моей милой Деборой (она кланяется тебе), и ее мужем Эндрю, я отправляюсь в Фарингдон-хаус. Правда, без тебя там будет совсем не то. Лорд Бернерс позволил мне остаться в резиденции надолго, чтобы я наконец написала этот роман, который изводил меня пять долгих лет – как и ты, мой безжалостный друг. Я почти забыла, каким раем может быть отпуск, но еще больше я забыла, какое это блаженство – жить в мире, созданном собственным воображением. Мне не терпится начать!

Думаю, назову этот роман «В погоне за радостью» или «Из любви к счастью». Пока не уверена. Но знаю, что это будет эпическая история о женщине, которая добивается всего, чего желает. Это также повесть о дружбе. И о семье. А еще о войне, которая разводит людей в разные стороны. И о былых днях, о жизни в загородном доме, где все мы хотели бы сейчас очутиться.

Обещай, что сможешь вырваться. Я мечтаю тебя видеть!

С любовью,

Нэнси

Усевшись в свое первое утро в Фарингдоне с бумагой и ручкой, я вспомнила, какое это наслаждение – писать. Пульс участился, я поднесла перо к бумаге – и в течение трех дней почти не останавливалась. Лишь иногда делала перерыв, чтобы подкрепиться или прогуляться по дому либо по территории. Бернерс создал необыкновенный дом с невероятными вещами – например, сад с бумажными цветами, полный голубей, выкрашенных яркими красками. Когда они пролетали мимо, казалось, будто это конфетти всех цветов радуги. Его гончие носили жемчужные ожерелья – явно более дорогие, чем мое. По всему дому встречались шутливые надписи – например, табличка «Собакам вход запрещен», размещенная в столовой на полу (чтобы собаки могли прочитать).

И именно в этом раю меня сразила ужасная новость.

Произошла первая смерть среди нас, детей Митфордов. И как несправедливо, что этим несчастным стал бедный, чудесный Том! Мой Тад. Мой наперсник, мой друг по играм, нарушитель моего спокойствия. Мой любимый единственный брат.

Я сидела на обитой кожей скамеечке для ног. На толстом ковре были разбросаны страницы, из которых я пыталась собрать связный отрывок. Я ощущала себя раздавленной, словно часть меня умерла в Бирме вместе с братом.

– Нэнси. – Пытаясь справиться с шоком и подступающими слезами, я взглянула на лорда Бернерса. На его плечи легло тяжкое бремя сообщить мне эту страшную весть. – Мне очень жаль.

Он протянул мне рюмку бренди, которую я рассеянно приняла, но не сумела сделать ни глотка, будто оцепенев. Я сомневалась даже в моей способности глотать, не говоря уже о том, чтобы собраться с силами и поднести рюмку ко рту.

Из всех нас – за исключением Деборы – Том меньше всего заслуживал смерти. И уж, конечно, он не должен был стать первым.

– Он погиб в бою? – спросила я.

– В результате ранения, полученного в бою. Рану от пули подлечили, однако началась пневмония.

Как много наших мальчиков ушли воевать и как много их не вернется домой. Сколько еще потерь нам суждено пережить? Сколько боли вынести?

Я видела лорда Бернерса как в тумане. Он друг, но не такой, с которым я могла бы разделить свою глубокую скорбь. Человек, которому я доверилась бы, находился в Париже. Я моргнула, пытаясь удержать слезы.

Мне вспомнился вопрос Софи – «Как ты думаешь, что лучше: быть свободной и не одинокой или замужней и одинокой?» Здесь я пребывала в подвешенном состоянии: на привязи и на воле одновременно. Одинока, хотя и не одна. Именно это она имела в виду, когда упомянула в тот день о бесконечном одиночестве.

– Я скажу остальным, что вы не спуститесь к обеду, – предложил лорд Бернерс.

– Нет, – слова давались мне с трудом, голос стал хриплым. – Я спущусь. Том хотел бы этого.

Да, хотел бы. Он был не из тех, кто поддается унынию. Будь он здесь, он посмеялся бы надо мной и назвал бы плаксой и ребенком-переростком. Но его нет и никогда больше не будет.

– Вы уверены? – лорд Бернерс выглядел обеспокоенным. – Я могу распорядиться, чтобы вам прислали еду сюда.

Я покачала головой и наконец пригубила бренди.

– Нет, нет. Я не хочу быть одна.

Пожалуй, это больше всего соответствовало истине.

Медленно одевшись, я спустилась к столу. Я улыбалась и участвовала в беседе, чтобы не расклеиться окончательно. И воображала, как Том, сидя рядом, одобрительно кивает.

После обеда я удалилась в свою комнату. В эту зияющую пещеру из позолоты, кружев и шелка – холодную, будто могила. Это походило на злую шутку