Дассария - Абай Тынибеков

– Мне кажется, хунны лишь на одном направлении готовы перейти от обороны к наступлению. Там, где нахожусь я. Они оставили мне выход в южную сторону и ждут, когда я начну выводить своих людей. Не знаю, изменят ли они теперь свои намерения разбить меня на равнине, но надеюсь, что они пока не отказались от мысли завладеть той моей территорией из-за множества озёр с пригодной для питья водой и очень большого количества чудодейственных родников. Кроме того, этот участок моей земли, как вы убедились, при должной его защите просто неприступен. Они поняли всю его важность для себя, поэтому и стремятся завладеть им любой ценой. Что, если нам попытаться заманить туда часть их войск, устроив им западню, из которой они уже не вырвутся? Для видимости я выведу оттуда всех своих мирян, уберу от завалов лучников и скрытно размещу своих воинов в лесах и предгорьях. Попробуем начать одолевать их таким способом.

Он обвёл всех глазами и замолчал.

Калтаган кашлянул в кулак, задумчиво взглянул на Шангала и произнёс:

– Треть своих войск я готов выделить Шангалу. Несколько моих отрядов будут охранять его простолюдинов. С остальными же я встану заслоном на пути хуннов, если им удастся вырваться из западни.

Дассария внимательно слушал каждого из них.

В том, что придумал Шангал, он увидел большой смысл. План, предложенный им, мог стать началом успешных действий, так как касался четырёх крупных хуннских стойбищ и на какое-то время ослаблял их в связи с уходом из них большей части войск.

– Вы правы, доблестные цари Шангал и Калтаган. Затея очень значимая. Я в свою очередь проведу триста сотен по восточной окраине твоих земель, Шангал, и как только войска хуннов вступят в устроенные тобой лесные проходы, я поведу своих людей на оставленные ими стойбища. Царь Даввий, тебе следует подвести свои войска к оставляемым мною двадцати тысячам воинам, возглавляемым Чардадом, и вместе с ним вывести их следом за мной. Твоя цель – перекрыть все подступы к этим хуннским лагерям. Если к ним направится помощь из других становищ, то вступайте с ними в сражение. На открытой местности тебе будет легче действовать. Покинув свои лагеря, они уже не смогут быть неуязвимыми. К тому же я больше чем уверен, что хунны не успеют так быстро собрать воедино большую армию. Как только цари Шангал и Калтаган уничтожат в ловушке их войска, а я сровняю с землей их стойбища, мы вновь отступим на прежние позиции. В случае преследования мы вступим в битву с врагом, но это будет уже другая война, без преимуществ для него.

Определившись в точном сроке начала совместных военных действий, цари отбыли к своим войскам.

* * *

Добравшись к вечеру до леса, Муццуй сошёл с коня. Зная, что тот чужой и может убежать в любой момент, он привязал его к дереву и устало прилёг на траву, по-прежнему прижавшись к земле животом. Дорога отняла у него очень много сил. Он сразу задремал. Впервые за последние дни ему снилось что-то спокойное и даже приятное. Кругом стояла звенящая тишина, лишь изредка нарушаемая щебетанием готовящихся к ночёвке птиц. Муццуй приоткрыл глаза, пытаясь вспомнить, что ему привиделось в дрёме и наполнило душу теплом, но поначалу у него ничего не получалось. Он вновь прикрыл веки, и тут же перед его внутренним взором всплыл силуэт какого-то человека, очень знакомого, но пока неуловимого памятью. В груди ощутимо усилилось биение сердца. Не открывая глаз, удерживая видение, он упёрся в землю рукой и слегка приподнялся, подавшись набок. Силуэт стал заметно преображаться и в какой-то миг предстал перед ним отчётливо в образе молодой женщины. Он напрягся и, наконец, увидел её. Это была та самая женщина, что знала его язык и подарила ему коня. Муццуй открыл глаза, уже не боясь потерять её облик. Сердце помогло памяти вспомнить её. Теперь он уже слышал и её удивительный голос.

Он поднялся, подошёл к коню, на ощупь нашёл привязанный к седлу мешочек, взял его и вернулся на место, присев и осторожно прислонившись спиной к стволу. Запустив в него руку, он вытащил из него большой кусок сваренного мяса, ломоть сыра и закупоренный глиняный сосуд, как оказалось, с кислым кобыльим молоком. Держа на ладонях это великолепное яство, Муццуй ощутил невероятный голод, но прежде чем приступить к еде, он долго наслаждался её ароматом, поочерёдно поднося к лицу то мясо, то сыр и учащённо вдыхая исходящие от них запахи, и только потом стал с жадностью зубами отрывать аппетитные куски, тщательно прожёвывая, выдавливая из них вкуснейший сок. С трудом пересилив желание съесть всё, он положил половину пищи обратно в мешочек и с удовольствием стал пить молоко. Выронив опустевшую посудину, он тут же уснул.

На следующий день он пробудился к полудню. Жаркое солнце висело над долиной, заливая её ослепляющим светом, густыми золотистыми косыми пучками проникая сквозь кроны деревьев и яркими пятнами выхватывая меж стволов клочки земли, пушащиеся зелёным покровом. Муццуй поднялся и взглянул на коня. Тот заметно оттянул наброшенные на сучок поводья и пощипывал траву под копытами. Взобравшись на него, Муццуй продолжил путь, продвигаясь по окраине леса и не выбираясь на открытую местность. Ближе к вечеру он увидел родник. Маленький ручеёк вытекал из чашеобразного углубления, в котором находился источник. Напоив коня, Муццуй лёг израненной спиной в чистейшую холодную воду, мгновенно ощутив облегчение и прилив сил. После купания доев всё, что оставалось, он тронулся дальше, с наступлением темноты покинув лес и следуя по окраине долины. Вскоре прямо перед собой в тусклом лунном свете он увидел одиноко пасущегося осёдланного коня. Приблизившись к нему, он сошёл на землю и тихо свистнул. Встреча со своим верным другом, жеребцом, ожидавшим его все эти дни вблизи от места пленения, была очень трогательной.

Отпустив на волю сакского скакуна, тут же убежавшего в степь, Муццуй отвязал от седла свёрнутый плащ, накинул на себя, взобрался на жеребца и, больше не задерживаясь, направил было его в сторону родного становища, но вспомнив, что никогда ещё не возвращался с охоты с пустыми руками, повернул в лес в надежде добыть хоть какого-нибудь зверя.

* * *

– Отец, хунны разбирают завалы на всех трёх направлениях, – склонив голову перед Шангалом, доложил прибывший – его старший сын полководец Ботай.

Пещера, в которой обосновался царь после ухода в южном направлении всех его простолюдинов, была сухой и просторной. В середине пылал очаг. Вокруг, прикрепленные к шероховатым