Наследство опального генерала - Лев Альтмарк

Затем пожилой седоватый мужчина в голубой рубашке университетского охранника, за ним длинноволосый студентик с рюкзачком, потом стройная девушка в длинном коричневом платье и арабском платке на голове. За их спинами виновато горбится старик в зимней неопрятной куртке, а ещё дальше пожилая женщина в цветастом халате, не выпускающая из рук тонкий собачий поводок… А впереди всех… моя мама! Как она сюда попала? Почему она в компании с этими людьми? Разве она не…

Это уже не боль перекатывается в моей несчастной голове, а какой-то адский раскалённый каток утюжит остатки моего разума!

– Мама… – попытался позвать я её, но она не услышала. – Помоги, положи опять руки мне на затылок, как ты это всегда делала в детстве. И тогда мне становилось легче. А сегодня мне совсем плохо. Ты меня слышишь? Помоги…

Люди у дверцы оглянулись и стали недовольно рассматривать меня, словно я помешал им делать что-то очень важное. И тут я неожиданно догадался, что все эти люди – те, кого я… нет, язык не поворачивался произнести это жуткое слово… Что со мной происходит?

Обернулась, наконец, и мама. Но в отличие от других, она поглядела на меня каким-то незнакомым безразличным взглядом, словно мы с ней были совершенно чужими. В глазах – уже знакомая безуминка, которую я впервые увидел совсем недавно, и мама так меня расстроила этим.

Где это было? Когда я это видел? И почему безуминка кажется мне такой знакомой и близкой?

– Ты всё-таки пришёл узнать, что за этой дверцей? – Кажется, она вспомнила меня и даже слегка усмехнулась, но улыбка у неё оказалась не добрая, мамина, а какая-то злая и совершенно чужая. – Почему ты это делаешь так поздно? Понастойчивей расспросил бы раньше, я тебе, может быть, и ответила бы… А сегодня ты остался один, без меня, и тебе, наконец, стало по-настоящему страшно? А не страшно ли тебе было бы остаться вообще без тайны?

Я попытался ответить ей, что не понимаю, о какой она тайне говорит, но голос пропал окончательно. Даже себя я уже не слышал, хотя казалось, что кричу отчаянно и изо всех сил.

– Ты захотел кровью всех этих людей… – мама обвела взглядом своих попутчиков и медленно повторила, – ты захотел чужой кровью очиститься от своих ужасов, и даже не столько своих, сколько ужасов и страданий, пережитых всеми поколениями твоих предков и родичей. Разве эти случайные люди виноваты в твоих давних страхах?

– Но это же и твои страдания, мама…

– И мои! – Мама улыбнулась, и я увидел её совсем молодой – такой, какой помнил с самого раннего детства. – Но я со своими бедами боролась иначе – любовью к сыну.

– Я же твой сын!

– Ты?! – Мама пристально всмотрелась в моё лицо. – Ты не мой сын. Мой сын – совсем другой человек, который был раньше в тебе, но ты его постоянно вытравливал. И вытравил. Я пыталась бороться с этим, пыталась бороться с тобой сегодняшним, но у меня ничего не вышло. И поэтому я ушла. А ты, кажется, добился своего – победил и себя, и меня… Ты стал, наконец, свободным?

Я открыл глаза и с трудом осмотрелся вокруг себя. Со всех сторон меня окружала полная темнота, лишь на невидимой стене бессонно мигали алые цифры на электронных часах. Половина четвёртого ночи.

Где я нахожусь? И почему не могу пошевелиться? Руки… На моих руках жесткие кольца наручников!

– Эй, кто-нибудь! – позвал я и услышал вместо собственного голоса сдавленный хрип. – Объясните, что происходит! Сейчас же снимите с меня наручники! Кто их надел?!

– Успокойся и лежи спокойно, – сразу донеслось в ответ. – Скоро рассветёт, тогда и посмотрим, что с тобой делать…

Я вслушался, и голос говорившего показался мне знакомым. Это же…

– N, приятель, что за дела? – прохрипел, почти обрадовавшись, я. – Где ты взял эти наручники? Откуда ты сам взялся? Зачем ты всё это сделал?

Некоторое время стояла тишина, и у меня в глазах даже поплыли какие-то раскалённые до ослепительного сияния круги, однако продолжалось это недолго. Раздался вздох, скрип кресла, и, наконец, вспыхнул свет.

Оказывается, я находился в какой-то комнате, смутно знакомой мне. Повсюду лежали знакомые вещи, но не они привлекли моё внимание. Руки мои, действительно, были закованы в самые настоящие наручники. В кресле у противоположной стены сидел какой-то грузный мужчина в полицейской рубахе, который с трудом дотянулся до выключателя, и после этого его рука безвольно опустилась на колено.

– Кто ты? – спросил я, и горло у меня неожиданно перехватило спазмом. – Ты… тот самый N? Первый раз я разглядел твоё лицо, и ты оказался именно таким, каким я тебя представлял…

– Какой N? – Лицо мужчины было грустным и одновременно настороженным. – Что ты бредишь? Разве ты меня не узнаёшь? Я же Мартин…

И опять мне это имя показалось знакомым.

– Что с тобой, Фаркаш? – Мужчина стал пристально вглядываться в моё лицо, и теперь он уже и сам выглядел крайне удивлённым. – Что с тобой творится?

– Мне очень плохо, Мартин. Сними с меня наручники – зачем ты их надел? И дай мне воды!

– Подожди, я хочу узнать, кто ты на самом деле. Мне говорили о своих подозрениях Алекс и Ронит, но я им не поверил. Мне казалось, что это полный бред. Хочу, чтобы ты сам рассказал… Так это ты убил всех этих людей? Зачем? Что они тебе сделали плохого?

Поначалу боль в переносице начала заметно стихать, но после его слов снова усилилась, и я уже не мог ни на что реагировать, лишь пытался пошевелиться, хрипел и с трудом выдавливал слова:

– Ты так ничего и не понял, мой старый добрый друг N, или – как там тебя? – Мартин? Как же так? Мы столько обо всём с тобой говорили, столько времени провели вместе… Принеси воды!

Некоторое время Мартин размышлял, потом отрицательно покачал головой:

– Нет. Я вызвал патрульную машину, скоро она приедет и отвезёт тебя в управление. Там во всём разберутся. Если ты не хочешь ничего говорить сейчас, то не говори, там расскажешь.

– Ты, наверное, решил, что я и есть маньяк, который убивает людей?

Десятки раз я разыгрывал в воображении ситуацию, при которой кто-то задаст мне вопрос о причинах всех этих убийств, и мне потребуется отыскать нужные слова, чтобы меня правильно поняли. Не оправдываться я собирался, а только хотел, чтобы меня поняли. И хоть я давно ждал этой минуты, внутри у меня всё похолодело, потому что я даже представить не мог, что всё закончится