Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

– А когда мы пойдем гулять в следующий раз? – спросил он, даже чуть жалобно. – Только не очень нескоро, я буду по тебе скучать.

Они договорились на послезавтра, и, повесив трубку, Арина поняла, что Гришей все-таки очарована. Это было радостное и светлое чувство, теплыми потоками растекающееся по телу. Она даже почувствовала себя чуть менее одинокой, но по привычке прогнала все подобные ощущения, а с ними и размышления на эту тему. Тем не менее уже на следующий день она думала о том, до какой степени она и Гриша похожи по темпераменту, по взгляду на мир, по невыбранной причастности этому бескрайнему и трагическому потоку времени, к размышлениям о котором она временами возвращалась, да и по сознательному выбору еврейского движения. Она удивлялась, что до сих пор этого не замечала. Отчитала себя за собственную слепоту. И все же, несмотря на это неожиданное и удивительное чувство теплой близости, то переживание любви, которого она так ждала, так и не наступило. Арина снова поняла, что не знает, как правильно себя вести.

Но когда они увиделись, Арина почувствовала себя счастливой, разве что не бросилась Грише на шею. О чем они говорили, она помнила смутно, но уже минут через пятнадцать они целовались. Первого прикосновения Арина ждала и немного боялась, но целоваться с Гришей было скорее приятно, хоть она и чувствовала себя неожиданно маленькой, неуклюжей, беспомощной и немного неуместной. Ничего более серьезного в тот день не произошло; это она решила для себя заранее и твердо, и решение соблюла. Так что они снова долго гуляли по городу. Арина рассказала ему о тех многочисленных и неожиданных сходствах между ними, которые она так поздно и так неожиданно обнаружила, Гриша кивал, видимо радовался, продолжал каждую начатую ею тему, и тепло близости обволакивало Арину все сильнее. Этот день был счастливым.

– Я тебя очень люблю, – сказал он, и ее душа наполнилась благодарностью.

Уже в следующую встречу Гриша позвал ее к себе домой, и она согласилась. Целоваться было почти так же хорошо, как и два дня назад, хотя на этот раз ей немного мешало неловкое предчувствие продолжения и незнание того, как же точно ей следует себя вести, а вот от прикосновения чужих рук к ее телу Арина начала сжиматься; было стыдно и неприятно. Но она знала, что рано или поздно это нужно преодолеть, и лучше это сделать сейчас, не устраивая сцен; так что она попыталась вести себя спокойно и не слишком углубляться в собственные чувства. Она позволила Грише снять с себя одежду; только лифчик сняла сама, ей стало так неприятно, что он будет ковыряться у нее за спиной, пытаясь расстегнуть замок, что она сжалась от одного этого предчувствия. Легла тоже сама и постаралась ощущать и чувствовать как можно меньше. Но все равно было стыдно и беспомощно, потом стало больно. Арина вспомнила, что викторианским барышням советовали в такие моменты думать о королеве, и мысленно рассмеялась. Гриша увидел ее улыбку и погладил ее по лицу. Это вернуло ее к реальности. Снова стало стыдно, беспомощно и немного больно. Но через некоторое время все это кончилось; Арина выдохнула, открыла глаза, улыбнулась и даже немного расслабилась.

– Ты чудесный, – сказала она.

« 7 »

После этого дня поначалу почти ничего не изменилось. Они продолжали видеться каждые два-три дня, но меньше гуляли, часто бывали у него дома, тепло разговоров вспыхивало и гасло, но так бывало и раньше. Познакомить Гришу с Митей она постаралась как можно скорее, но ничего Мите не объяснила, понадеявшись, что он все поймет и сам. Они поздоровались, кратко поговорили, даже обнаружили общих знакомых; потом под каким-то предлогом Арина ушла минут на десять, чтобы дать им возможность поговорить, не оглядываясь на нее. Вернулась, продолжили разговор уже втроем, но разошлись довольно быстро. Домой она возвращалась вместе с Митей.

– И как он тебе? – спросила она Митю.

– Не знаю, – ответил он равнодушно, – я его не особо рассматривал. Да я ничего и не понимаю в таких людях. Уж слишком это человек не нашего круга.

– Может, еще скажешь, что местечковый? Давай уж тогда прямо. Что ж скрывать. Можешь до кучи еще добавить, что «жидовская морда». Я вижу, ты вообразил себя русским аристократом.

Митя остановился, растерянно и изумленно, даже беспомощно, на нее посмотрел, все еще не понимая.

– Что с тобой? – потерянно спросил он. – И что это за люди, с которыми ты общаешься? Почему местечковый? При чем это здесь? Честно говоря, я в нем и особенно еврейского ничего не увидел. Если такое вообще существует. И какая разница. Обычный жлоб. Каких миллион. А вот ты меня пугаешь.

Он снова взглянул на Арину, но на этот раз все понял.

– Ты не шутишь? – спросил он еще более изумленно, как ей показалось, просто от растерянности, чтобы потянуть время; он уже знал, что она не шутит.

Она покачала головой.

– А ты свинья, – добавила Арина после паузы.

– Я же не знал. Могла бы предупредить. Я ж не специально.

– Ясное дело. До аристократического уровня твоих торчков и гопников из Эльфа он, конечно же, не дотягивает.

Митя попытался взять ее за руку, но руку Арина отдернула. Снова замолчали.

– Тебе правда кажется, что он жлоб? – спросила она чуть позже.

– Не обращай внимания. Я его и не рассмотрел толком. Знал бы, попытался бы разговорить. А так брякнул глупость. Забудь. Тебе виднее.

– Виляешь?

Еще минут десять они шли молча.

– И как далеко это у вас зашло? – вдруг спросил Митя, уже спускаясь по эскалатору.

Арина кивнула. Он опустил глаза и начал что-то изучать на рифленой ступеньке эскалатора. Арина проследила за его взглядом. Ступенька была пуста. В этом она и не сомневалась.

– Да не расстраивайся ты так, – добавил Митя. – Все меняется. И пристрастия меняются. Люди появляются, исчезают. Не принимай близко к сердцу.

Арина взглянула на него со смесью обиды и ярости. «Двух чувств, для нее несвойственных», – подумал Митя, не переставая подавленно удивляться.

– Это у тебя пристрастия появляются и исчезают, – ответила она. – С кем выпил, с той и пристрастия.

Митя взглянул на нее чуть обиженно, но потом протянул руку и попытался погладить ее по волосам. Руку Арина снова оттолкнула и несколько дней с Митей не разговаривала. Потом начала разговаривать односложно.

Но и отношения с Гришей как-то незаметно становились все менее сердечными. То тогдашнее удивительное тепло постепенно исчезало. Они меньше бывали вдвоем, чаще, хотя и вместе, но в их общей компании в синагоге. Смешные истории он все еще рассказывал, но чаще для всех, чем для нее. Зато в других вещах он стал с Ариной откровеннее. Рассказывал при ней похабные анекдоты; обычно про отпускных или про поручика; Инночка хохотала и краем глаза поглядывала на Арину. Было видно, что она все понимала, хотя Арина ничего ей не рассказала. И то и другое было достаточно неприятно – и анекдоты, и Инночкины взгляды. Но еще более неприятной и внутренне режущей стала для нее другая форма откровенности. В речи Гриши стали все чаще присутствовать всевозможные фразы из очень определенного набора, самым терпимым из которого, на ее взгляд, были бесконечные упоминания про «еврейский мозг»; а вот присказки «мы, евреи, так