Расколотая корона - Виктория Холт

— Мы говорим не о нем лично, Маргарита, — сказал он. — Мы горячо его любим. Он был мне добрым отцом. Добрее, чем мой собственный. Но Филипп должен убедиться, что его не лишат его прав.

— Филипп всего лишь мальчик.

Филипп вспыхнул и свирепо посмотрел на нее.

— Я мужчина. Я способен править и, клянусь Богородицей, я буду править.

— Сказано как король, — произнес граф Фландрский. — Мне нравится слышать такие речи. Но важны поступки. Вы должны быть готовы, когда придет день.

Маргарита отвернулась, и ее глаза затуманились от слез. Она не желала оставаться и слушать, как они говорят о ее отце, будто он уже мертв. Она увидела в саду Уильяма Маршала и подошла к нему. Граф наблюдал за ней. Он полагал, что она рассказывает Уильяму, чем расстроена.

Графу было не по душе влияние Уильяма Маршала на Генриха и Маргариту. Он был их рыцарем-защитником еще с детских времен, и как старый друг значил для них слишком много. Они оба им чрезмерно восхищались. Уильям Маршал был из тех благородных мужей, чьи поступки всегда были предсказуемы. Он не искал почестей для себя; он был из тех рыцарей, чью ценность Генрих Плантагенет прекрасно понимал и кого хотел бы видеть рядом со своим сыном. Уильям Маршал и Филипп, граф Фландрский, были полными противоположностями.

Он переключил внимание на двух юношей и вызвал Генриха на разговор об обидах, нанесенных ему отцом.

— Ты в другом положении, Филипп, — сказал лукавый граф. — Бедный Генрих — сын могучего человека, который никогда не уступит. А ты — сын умирающего.

— Разница огромная, — согласился Генрих. Он наблюдал за Маргаритой и Уильямом Маршалом. Маршал, очевидно, ее утешал. Это он, Генрих, должен был это делать. Ему тоже было ненавистно слышать, как они говорят о Людовике, будто тот уже мертв. Он всегда говорил, что Людовик был ему отцом. Но в то же время он сам ходил на поводу у других и понимал негодование Филиппа.

— Огромная разница, — продолжал граф. — На данном этапе Генрих мало что может сделать. Его отец слишком силен для него. Но так будет не всегда. И тогда мы поклянемся помочь ему, не так ли, Филипп?

Филипп горячо заверил, что так они и сделают.

— Но с самого начала мы не должны позволить, чтобы на Филиппа надели помочи, из которых нам потом будет трудно его вызволить.

— Я этого не допущу! — пронзительно вскричал Филипп. Затем его лицо омрачилось. — Но она права. Корона и печать власти все еще у него.

— Но тебя короновали, помни, — сказал граф. — А где печать власти?

— Он держит ее в своей спальне, под подушкой.

Граф улыбнулся.

— Если бы мы могли наложить на нее руки…

— Что вы имеете в виду? — спросил Филипп.

Граф перевел взгляд с юного короля Франции на Генриха. Генрих, однако, смотрел на свою жену и Уильяма Маршала, которые вместе шли к внутреннему двору.

— Если бы у тебя была печать, если бы можно было сделать вид, что он сам отдал ее тебе…

— Он не отдаст ее мне. Мне стоит попросить?

— Нет. Королева уже сказала ему, что он не должен ее тебе отдавать. Но если бы ты просунул руку ему под подушку… Если бы ты взял ее…

— Я мог бы! — воскликнул Филипп. — Но он скажет, что не отдавал ее мне.

— Его слово против твоего! Он больной человек. Он часто бредит. Если ты будешь держать печать в руках, она будет твоей.

— Я сделаю это, — выдохнул Филипп. — Это будет легко, и когда она будет у меня, я запрещу моим дядям являться ко двору.

***

Граф Фландрский прогуливался по саду наедине с Генрихом. Он любил гулять здесь не потому, что восхищался цветами — он их почти не замечал, — а потому, что на открытом воздухе можно было говорить, не опасаясь быть подслушанным.

Дела его шли успешно; прирожденный интриган, он был в своей стихии. Жизнь для него должна была быть непрерывным приключением. Он вернулся из Святой Земли, где жил полной опасностей жизнью, и ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем править Францией через ее слабого юного короля.

Когда-то он думал, что сможет занять высокий пост в Англии, если бы ему удалось утвердить там Генриха Молодого, но он не был настолько глуп, чтобы считать себя ровней Генриху Плантагенету, и знал, что старый лев будет цепляться за власть, пока в его теле теплится жизнь. С возрастом его рык не становился менее угрожающим, а когти — менее опасными. Филипп, с его умирающим отцом, был куда более выгодной партией.

И все же нельзя было упускать из виду и старого льва за морем. Стервятник должен был убедиться, что у него не отнимут добычу. С Генрихом Молодым было легко. Он был так озлоблен на отца, что всегда был готов выступить против него, едва представится случай. Вряд ли в этом направлении можно было надеяться на большой успех. Но если старый Генрих умрет, а Генрих Молодой станет королем, он станет фигурой, достойной внимания графа.

А пока нужно было укрепить свои позиции во Франции, не спуская глаз с Генриха. Он наблюдал за Уильямом Маршалом и полагал, что тот пытается настроить Генриха против него, графа. Этого нельзя было допустить. Он чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы Уильям Маршал был где-нибудь в другом месте, а не на службе у Генриха Молодого.

Наблюдая за ним и Маргаритой недавно, он нашел одну мысль, и она показалась ему удачной.

Маргарита была красивой и привлекательной девушкой, и не было сомнений, что Генрих очень доволен своей женой. Он не увлекался погоней за женщинами в той мере, в какой это делали многие молодые люди, и был верным мужем.

Граф сказал:

— Маршал — видный мужчина.

— И какой рыцарь! — согласился Генрих. — Никто не может сравниться с ним на турнире, кроме вас, кузен.

— Привлекательный мужчина, — сказал граф. — Дамы, я полагаю, тоже так считают.

— Возможно. Но он никогда особо не интересовался женщинами. Это часть его рыцарских качеств — уважать их. Он из тех рыцарей, о которых поют в Аквитании… ну, вы знаете, трубадуры.

— Знаю. Они влюбляются и обожают свою даму. Они куртуазны и готовы умереть за нее.