Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– А вы его приняли за чудака?

– Забавный старик.

– Понятно. А в действительности – Кученков был глаза и уши партизанской армии. Знал его только Кравченко, командарм. По поручению Кравченко Ананий Кученков орудовал в тылу у белых. Я тогда был мальчишкой. Кравченко поручил мне держать связь с Кученковым. Мужик он был хитрый. И с обозами ездил у белых, и при штабе самоварничал, у полковника вестовым и кучером побывал. А потом, когда нас разбили и мы вынуждены были уйти через тайгу в Урянхайский край, – а там думали пробраться в Туркестан, – Кученков застрял у белых. Когда мы вернулись, вернее часть из нас, Кученков сидел в тюрьме за сотрудничество с белыми. Я и так доказывал, и эдак, а документов никаких. Спрашивают: кто может подтвердить? Кравченко, говорю. Меня подняли на смех. А смешного мало было. Потом я написал письмо Кравченко, но, видать, оно не дошло. Умер Кравченко. Так что, если вы заговорите с кем из бывших партизан про Кученкова, просмеют. И не пытайтесь…

Гутя оделась и ждала меня у двери.

Бурлаков не оглянулся на дочь, но я видел, как у него все время прыгала левая щека и мигал глаз.

Дочь отказалась чаевничать за одним столом с отцом. И он это понимал.

Между ними открытая война. И ни он, ни она не согласятся на перемирие.

До клуба мы не обмолвились ни единым словом с Гутей. Я шел и думал: о чем они сейчас говорят, разведенные супруги?..

10. ВЫСОТНИКИ

В фойе клуба парни играли на бильярде, курили и громко разговаривали. Все оглянулись на меня и Гутю. Я слышал, как кто-то хохотнул: «Гляди, Гутька нового хахаля подцепила». Гутя и бровью не повела.

Мы прошли через пустой зрительный зал на сцену, за занавес.

Знакомлюсь сразу со всеми. Олег Дрын, белобрысый, щупленький парень, худрук клуба и он же местный «Миров». Миша Кучуй – такой же белобрысый, высокий и тонкий, начинающий поэт и баянист, прославился в районе как «Райкин». Еще забавная пара: эквилибристы-комики, молодожены – Леня и Оля Хорошаевы. Тот самый Леня Хорошаев! Высокий, плечистый, в широких шароварах с красным кушаком, и Оля – худенькая, смуглая и черноглазая, «подручная» для силача Лени.

– А вот и мои подружки по песням. – Гутя подозвала двух девушек: Галю и Люду. Обе как на заказ краснощекие, полненькие, темноволосые. У Гали коса по пояс, у Люды «конский хвост», перехваченный алой лентой.

– Вы нам не подкинете сюжетик для выступления? – сразу же набрасывается на меня Олег Дрын. – Что-нибудь злободневное, сатирическое?

Я вспомнил сцену в чайной. «Желудочная микстура» – чем не сюжет?

Тонкая шея Олега Дрына вытянулась, он оценивает мое предложение.

– Здорово выйдет, Олег, – сказал Миша Кучуй. – Ты понимаешь, как мы хлестанем по самогонщикам и по пьяницам? У вас это вышло, как у Гешки Шошина, – вырвалось у Олега, и он, кося глазом, поглядел на Гутю. – Вот сюжеты выискивал! Гвоздем проходили.

– Почему же он ушел из самодеятельности?

– Не ушел, а «ушли» его.

Я взглянул на Леню Хорошаева – тот и бровью не повел.

– Хватит вам, ребята, – вмешалась черноглазая Галя. – Покажите лучше свою сцену.

– Еще покажем, – успокоил Олег и тут же: – Переходите к нам работать в клуб. Я вам отдам свою должность худрука. А что? Здорово выйдет. Через два года у нас выстроят Дворец культуры, а мы откроем народный театр. У нас будут свои пьесы, свои скетчи и все самое злободневное, современное, мы так поставим дело, что завоюем право выступать в Кремлевском театре. А? Что?

Хороший парень Олег. Большеголовый, подвижной, энергичный, вихрастый, переполненный всевозможными идеями, как кувшин орехами, и эти орехи сыпались из него сверкающими самородками. Когда-то он закончил в Харламовске десятилетку на сплошных тройках, на которых не проедешь ни в один институт, прилепился к клубу, зажег сверстников, и они сколотили ядро самодеятельности. Заработали признание у жителей района, возмужали и готовы теперь сколотить народный театр. Глядя на торчащие уши Олега, на его тонкую шею, которая, казалось, вот-вот переломится – до того он безжалостно эксплуатировал ее, – я невольно вспомнил себя в те давнишние годы, когда, самоотверженно изображая клоуна, смешил всю деревню.

Миша Кучуй внешне не похож на Олега. Говорит с паузами, с раздумьем.

Показали свое искусство эквилибристы-комики – Леня и Оля Хорошаевы. Сперва у них что-то не получалось, и Оля два раза сорвалась с шеи Лени. Но вот они начали «танец Мефистофеля с девушкой» и всех развеселили. Я тем временем набросал сцену «Желудочная микстура».

Удивительно, как быстро мчится время, когда ты находишься в кругу веселых, энергичных и суматошных молодых людей!

Была уже половина первого ночи, когда Гутя начала спевку со своими подругами. Девушки запели:

Однозвучно гремит колокольчик,

И дорога пылится слегка…

И мне почудилось, что я слышу, как по ровному степному полю где-то в Хакасии, а может, в Алтайском или Приволжском степном раздолье уныло льется песня чем-то опечаленного ямщика. И «столько грусти в той песне унылой, столько чувства в напеве родном, что в груди моей хладной, остылой разгорелося сердце огнем».

А переливчатый голос Гути уже спрашивает:

Не для тебя ли в садах наших вишни

Рано так начали зреть?..

Ей подпевают слабые подголоски – Люда и Галя:

Если б гармошка умела

Все говорить не тая…

И я подумал: Гутя умеет сказать в песне про свои потаенные думы и надежды, про свое большое небо. Лети же, Ласточка, лети! Счастливый путь!

Я вышел за кулисы покурить. Вижу, двое парней спрятались в просвете между боковыми драпировками. Я их впервые вижу. Один был в бобриковой тужурке, в белых фетровых сапогах и в толстой ворсистой кепке, какую носят поздней осенью. Он пристроился на подоконнике и неотрывно смотрел на сцену, в сторону девушек. Рядом с ним, привалившись спиною к косяку, парень в лохматой полудошке, как у старого Гука, в сдвинутой на затылок кожаной шапке, от него на метр разило водкой.

Парень в бобриковой тужурке резанул меня острым, схватывающим взглядом и прищурил черный глаз, вскинул правую бровь. Русый кудрявый чуб свисал у него на лоб. На сильной шее красный шарф.

Другой кивнул на сцену:

– Вот дает! Объявимся?

– Заткнись, – коротко и властно цыкнул парень в бобриковой тужурке и посмотрел на меня:

– Учитель?

– Нет. Почему учитель?

Он не удостоил меня ответом и опять стал глядеть на сцену тем же тревожным взглядом.

– Здешний? – спросил парень в дошке.

– Приезжий.

– Откуда?

– Из Красноярска.

– Самодеятельность двигаешь?

– Писатель.

– Ну? Не врешь?

– Не вру. А что?

– Да ничего. Так.