Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

эшафот несчастного Шалэ рушился бы при малейшем усилии его царственного покровителя. Но, по какому-то печальному предопределению брат Людовика ХIII не будучи никогда преступным, должен был способствовать несчастью и казни своих преданнейших слуг; так слабость и нерешимость бывают гибельны не менее преступления.

Радостное для Гастона событие скоро утешило его от скорби, причиненной потерей друга: Мадам объявлена была в интересном положении, и Франция возымела надежду на рождение принца, который мог заступить место Дофина. С тех пор принцесса возымела большое доверие у своего мужа и королевской матери. Но Людовик XIII с этих пор смотрел на невестку с досадой, которой даже не старался скрывать. Анна Австрийская, задетая не менее, но более терпеливая, томилась и обливала слезами письмо, которое писала к своей милой Мари. Все ответы изгнанницы могут быть переданы следующим образом: «То, что называется добродетелью женщины, должно подчиняться на троне требованиям высшего рода. К чему поведет ваша совестливость в виду события, которое на случай смерти короля, низведет вас в ряды подданных? Полагаете ли вы, что существовала бы самая бешеная ревность Людовика XIII, если бы ему во время внушили страх – видеть отрасль – продукт младшей ветви. Верьте мне, французская королева, не забывайте при случае этих важных обстоятельств, и если вы не возвратите ничтожной нежности короля, по крайней мере, и что гораздо лучше – приобретете вновь свое достоинство и свое положение». Герцогиня никогда не теряла из виду этих доводов более политических, нежели нравственных: она возвращалась к ним подобно цензору Катону с советом об уничтожении Карфагена.

Однако Мадам хотя простая и скромная выставляла на показ свое интересное положение в залах Лувра. Все высказывали ей свои пожелания, поздравления, похвалы. У Гастона сделалось более льстецов, чем у короля; эти поворотливые подсолнечники наклонялись к восходившему солнцу. Большие надежды основывались на Орлеанском доме, который на этот раз также, как и впоследствии, должен был снова заботиться об исполнении того, что обещав без меры. Но Монсье приобретал сторонников не в силу своих добродетелей: также разгульный как и до женитьбы, оп продолжал свои оргии с повесами, играл напропалую и предавался самому разнузданному разврату. Жена его будучи наделена необыкновенным долготерпением, не ограничивалась тем что смотрела сквозь пальцы на проделки мужа: когда он проигрывал все деньги, она давала ему своих и – странная вещь в супружестве – если она замечала, что ему нравилась какая-нибудь женщина, она употребляла все старания сблизить его с ней.

Интересное положение Мадам было отпраздновано многочисленными пирами. Парижские старшины собирались дать бал, но это намерение вызвало завистливый гнев Людовика ХIII. Оскорбленный предстоявшей второстепенной ролью на этом празднике, он хотел запретить его. Более ловкий Ришельё посоветовал ему употребить этот праздник в свою пользу. Вследствие этого он тотчас же надиктовал следующее письмо: «Господин купеческий голова нашего доброго города Парижа. Мы решились танцевать балет в ратуше 25 февраля настоящего 1627 года. Поэтому сделайте необходимые приготовления и пригласите всех самых красивых знатных дам, которых мы желаем почтить этим приглашением».

Откладывая так надолго этот бал, ко времени, когда беременность Мадам может быть не дозволить ей на нем присутствовать, ловкий министр положительно изменял цель этого праздника. Героем его становился Людовик ХIII, а не герцог Орлеанский. Ришельё даже улыбнулся своей лукавой хитрости.

Около 10 февраля Валлето, гражданский наместник, и Ласси, купеческий голова, начали заботиться о приготовлениях к празднеству 25; несколько подробностей оттенят современным колоритом начертанную нами картину. Старшины заказали огромное количество толстых белых восковых свечей для больших канделябр, какие видим теперь только в церквях у алтарей, а также и меньшого калибра для золоченых люстр, освещавших залы, прочие комнаты и галереи. Для угощения заказано было триста фунтов конфет. В тоже время столяру велено было приготовить подсвечники и стенные бра, – работа, которая в наш пышный век поручается серебрянику или по крайней мере хорошему бронзовщику.

Накануне заговенья, в день, назначенный для бала, чиновники пригласили кухмистершу, вдову Кроазье, которая взялась приготовить ужин. Вероятно, вдова Кроазье весьма славилась в Париже в 1627 году; но поразительно расстояние, существующее между этой кухмистерской знаменитостью и нашими гордыми поварами Сен-Жермэнского предместья. Лакост, прапорщик гвардейского корпуса, явился 25 к голове и потребовал ключи от всех дверей ратуши, которые немедленно заняли гвардейцы, – предосторожность, которая не доказывала большого доверия его величества к властям его доброго города Парижа.

Приглашенные начали собираться около пяти часов вечера; тысяча двести дам заняли последовательно места в амфитеатре; от яркого освещения резче выказывались красота, наряды и драгоценные каменья.

Всю ночь не начинались танцы, хотя и играли двадцать городских скрипачей. Дамы, желавшие видеть короля, отказывались сходить со своих скамеек, и в зале толпились только кавалеры и посматривали на красавиц, сидевших одни выше других вокруг комнаты. Эта пестрая толпа, над которой волновались султаны, представляла странную смесь знатности, щегольства, смелости и неловкости; это смешение окончательно характеризовала пестрота цветов, бивших в глаза, и соединение запахов, поражавших обоняние. Цветные ленты, кружевные воротники, золотые и серебряные галуны, белье, сапоги, отороченные кружевами, все это играло важную роль в щегольской толпе; не были забыты и длинные шали, украшенные вышитыми бантами.

Тон на, бале в ратуше заключался, как и везде; в том, чтобы подымать усы пальцами или с помощью тоненькой палочки, которую носили всегда при себе, или поглаживать слегка эспаньолку: и все это произнося ругательства, клянясь своим рождением, патроном, своей красавицей, своими подвигами, и безжалостно насмехаясь над женщинами, которые усиливались нравиться, но не были в своем цвете, т. е. взявшись за это неискусно.

В такое-то общество двор приехал в масках около четырех часов утра, и вскоре заявлено было о прибытии короля. Тогда купеческий голова и старшины, в своих мантиях, не смотря на маскарад, пошли на встречу к государю, предшествуемые городскими сержантами, тоже в мантиях и с белыми восковыми свечами. Людовика XIII немедленно провели в кабинет головы, где он переоделся, а Гастон переодевался в помещении актуариуса. Все принцы, которые должны были танцевать вместе с королем, переменили свои костюмы в разных предназначенных для них комнатах, а городские музыканты тотчас же уступили свои места королевским, которые и начали играть балет. В пять часов утра Людовик ХIII, переодетый волшебником, также как одиннадцать вельмож, составлявших его свиту, явился в залу и протанцевал в кругу их пляску волшебников, поставленную одним итальянцем, имя которого может и остаться неизвестным потомству. После балета, которым толпа любовалась молча, король и его вельможи танцевали с дамами, сидевшими в амфитеатре, ибо, как и предвидел кардинал, Мадам, находясь как говорится на сносях,