Дассария - Абай Тынибеков

Самое неожиданное, что это не саки, а кто-то другой. Кем бы он ни был, нам не ведомо, что он помышляет и как поступит дальше. К сожалению, лишь одно для нас становится определённым – пребывание здесь опасно. Не могу понять, как быть. Идти вперёд – невозможно. Возвращаться – постыдно. Так что же выбрать: погибель или позор?»

Манс был растерян. Только сейчас всем своим существом он по-настоящему ощутил страх. Тяжёлые мысли непрестанно наплывали волнами, будоража воспалённое сознание, холодя его сердце, липкими клещами сдавливая грудь и отдаваясь омерзительным трепетом в сжавшейся душе.

– Что, плохо тебе? – вдруг разорвал тишину чей-то голос.

Манс вздрогнул. Гатун, повернув голову, пристально смотрел ему прямо в глаза. Манс ничего не смог произнести. Слова комом застряли в горле.

– Послушай, Манс, я только теперь понял великого Асуна. Он ещё тогда, в последнем своём походе, дважды почувствовал то, что я чувствую сейчас впервые. Не знаю, как тебе объяснить, но я уже не верю в наше победоносное возвращение. Думаю, и в твоей душе появилось что-то подобное. Не торопись с осуждением и выслушай меня, возможно, в последний раз. Пойми, эта земля не для нас. Я не вижу её покорённой аланами. Саки, наверняка, могут быть побеждёнными, но не нами, – Гатун замолчал и отвернулся к огню.

– Однажды, очень давно, Асун, сидя со мной у очага, так же как мы с тобой, поделился одной мыслью, как показалось мне тогда, довольно простой. Он сказал: «Ты жив не потому, что, действуя решительно, идёшь передо мной, а потому, что я, ступая осторожно и вдумчиво, иду за тобой». Видишь, сколько должно было пройти времени, чтобы я осознал потаённую суть этой мысли! – вновь внезапно нарушив молчание, продолжил он. – Тогда я отнёсся к его словам как к похвале нам обоим и поделился своим вот таким восприятием. Каково же было моё удивление, когда, дослушав меня, он рассмеялся до слёз. Тот смысл, что он вложил в эти слова, он так и не пояснил, лишь пожелав мне как можно скорее правильно разобраться в нём и накрепко усвоить его. Да, он был не по годам мудрый и дальновидный. А ведь мы все – он, ты, я и Бат – ровесники. Ты помнишь об этом?

– Да, Гатун, этого я не забыл, – заслушавшись тем, что так спокойно и обыденно говорил его собеседник, Манс не заметил, как уже, оказывается, сам успокоился.

– Это хорошо. А я всё сделал плохо, не так, как следовало, допустив непоправимую ошибку. У меня осторожность и решительность поменялись местами. Я с опозданием вспомнил то давнее напутствие Асуна и не сумел вовремя уберечь вас от пагубных неожиданностей, – с горечью и глубокой тоской выдохнул Гатун.

– Мы ещё можем успеть отступить, – осторожно предложил Манс.

– Да. Идти вперёд нельзя. Из того тупика, куда я вас завёл, только этот выход и остался. Людей нужно спасти. Вина за случившееся лежит только на мне одном. Жаль погубленных зря душ. Ты, Манс, единственный человек, кому я признался в этом. Вот и донесёшь моё покаяние до самого властителя. Принимай командование армией и немедля уводи её. Я с тысячью гвардейцев встану заслоном. – Гатун устало поднялся, что-то обдумывая, прошёл вокруг очага, остановился возле Манса, внимательно посмотрел на него. – Манс, друг мой, ты всё сможешь сделать как надо. У тебя получится. И знаешь почему? Да потому что ты ещё не имеешь подозрений о том, чего не умеешь делать. Я остаюсь с теми, кто навсегда полёг в этой земле. Мне известно многое из того, чем изобилует жизнь, пришла пора, и я хочу познать, чем же насыщена смерть. Прощай.

С наступлением темноты все войска аланов, стараясь быть как можно тише и незаметнее для врага, покинули лагерь, оставив в нём своего уже бывшего главнокомандующего и тысячу воинов из его личной гвардии. Со стороны их уход не был обнаружен. Костры, поддерживаемые людьми Гатуна, продолжали гореть всю ночь.

* * *

Как только посветлел небосвод, Киоку доложили, что стан противника пуст. Новость была неожиданной. Повелев подвергнуть тщательному осмотру оставленный лагерь, все его окрестности и всю прилегающую к нему территорию, при этом приказав особо обратить внимание на южные долины, Киок вскоре убедился, что враг действительно свернул становище и ушёл на запад. Отпускать его от себя и после этого тратить силы на поиски, пребывая в постоянном ожидании нападения, он не желал.

Уже к полудню все передовые сотни хуннов выдвинулись на равнину, прошли сквозь брошенный лагерь и устремились по следу беглецов. Ближе к вечеру на их пути появился небольшой вражеский отряд. Неожиданно выскочив из ближнего перелеска, он преградил им дорогу. Хунны с ходу бросились на него, но он не принял ближнего боя и тут же разлетелся по холмам и лесам, издали метко сражая их стрелами. Немедленно оповестив сянь-вана обо всём случившемся здесь, опасаясь западни и не имея ни малейшего представления об истинном количестве врага, возможно, затаившегося по всей округе, но догадываясь о предназначении этого особого отряда, с наступлением сумерек войска хуннов прекратили попытки его преследования, отступили на небольшое расстояние и остановились. Направив с последними сведениями очередных гонцов к шаньюю, Киок, окружив плотным кольцом свой новый стан, выслал многочисленные дозоры и стал обдумывать дальнейшие действия.

* * *

Сумев остановить продвижение противника и выиграв у него драгоценное время продолжительностью в целую ночь, Гатун отдыхал. Освободившись от оков власти, несмотря на всю свою обречённость, он чувствовал явное облегчение. Задача, стоящая теперь перед ним, была ясной, как небо, что прозрачно нависло над его головой. Лёжа на расстеленной кошме, рассматривая звёзды, он мечтал только о том, чтобы продержаться весь следующий день и дать возможность Мансу уйти как можно дальше. Большего ничего он уже сделать не мог. Мысли, одолевавшие его прежде, куда-то исчезли. Душа не давала знать о себе. Его сердце билось безмятежно, тихим размеренным стуком где-то в глубине груди. Спокойствие приятно охватило его тело и разум. Такого состояния он не помнил. Даже голова была необычно пуста, словно всё, что наполняло её совсем недавно, устав находиться в ней, покинуло её. Гатун не узнавал себя, но не сожалел о происходящих изменениях. За долгие годы напряжённого существования он отвык от настоящего отдыха, расслаблявшего его так, как сейчас.

Где-то ухнула птица, и эхо, постепенно затихая, многократно разнесло её голос по округе. Гатун поднялся, оглянулся по сторонам. Его люди спали, расположившись среди деревьев. В небольшом отдалении на открытой местности паслись лошади. Тихо сменились дозоры. Он вновь прилёг, укрылся с головой и