Облака на коне - Всеволод Шахов

в себя. Несколько раз перехватил трос руками. Мотало, но уже не так сильно. Посмотрел наверх – метров двадцать до гондолы. И вдруг почувствовал лёгкие толчки. Осознал – наверху его заметили и начали вытягивать. Запрокинув голову, удерживал взгляд на люке, из которого махали руками. В гондоле отвели чуть в сторону луч фонаря и Николай увидел глаза Люды и бортмеханика. Понял, что через пару минут взойдёт на свой корабль, но не как привык – в дверь, а через гайдропный люк.

– Ну, командир, силён! – обрадовавшийся бортмеханик тряс Николая за плечо.

– Андрей, не время обниматься! Доложи о готовности запустить мотор, – Николай перешёл на командирский тон.

Бортмеханик подошёл к глазкам приборов, открыл вентили подачи топлива, посмотрел давление, отрапортовал:

– Готов к запуску мотора!

– Включить мотор! – Николай срывающимся голосом отдал команду. Попытался взяться за штурвал глубины, но внезапно дёрнулся – жгучая боль в ладонях заставила посмотреть на них. Чёрт! Струйки крови. Катышки, слизанной канатом кожи, дополняли неприятную картину. Пришлось помогать поддерживать штурвал запястьями.

Винт медленно раскручивался.

Люда перекладывала штурвал направления, выставляя дирижабль против ветра.

Николай сглотнул. Поморщился и вдруг ощутил напористый взгляд слева. Повернулся. Незнакомый мальчишка, лет двенадцати, ошеломлённо смотрел на окровавленные руки Николая.

– Ты… ты откуда взялся? – Николай отвернул ладони от мальчишки.

– Я… я ведь как… как все попрыгали внутрь… а потом обратно… выскакавать…

– «…выскакавать..,» – Николай передразнил, – ты–то чего не выскочил?

– Я… – мальчишка судорожно сжимал поручень в углу гондолы, не к месту ответил, – я приборы хотел смотреть.

– Что–о? – Николай, от неуместности такого объяснения, остолбенело смотрел на мальчишку.

– Я хотел… дядя командир, я в аэроклубе занимаюсь… – мальчишка осёкся.

Николай не стал его больше пытать.

– Интересно, далеко унесло? – Николай спросил как бы себя, но не заметил, что произнёс это вслух.

– Эх, жаль штурмана с нами нет. Успел в город уехать, небось и не знает, что здесь такая катавасия, – бортмеханик перебегал между окон гондолы. Одно открыл. Свежий ветер лизанул по лицам. Теперь в окна смотрели все, пытаясь сориентироваться.

– Там город… там должна быть база. – Николай отвечал и себе, и остальным, вытягивая руку в направлении огней.

– Нам бы подальше от грозы держаться, – бортмеханик произнёс надтреснутым голосом.

Николай подошёл к столику штурмана, стрелка компаса мелко подрагивала, но север держала уверенно.

Люда перевела рукоятку в режим стопора привода штурвала направления. Лапки–скобы обхватили металлический шарик на тросе.

– Сейчас, найду бинт. Пока тряпку чистую приложи, – Люда подошла к Николаю.

– Заодно достань из ящика бортовой журнал. Запиши! – стал надиктовывать, – «6–IX–1935 21:25 Корабль порывами ветра сорвало с бивуачной стоянки. На высоте 800м запущены двигатели. Пытаемся выйти из грозы. Выставились против ветра. Будем ждать погоды на посадку», – и только потом разрешил перебинтовать руки.

– Что с высотой? – Николай посмотрел на Люду.

– Восемьсот пятьдесят.

– Больше девятисот не надо. Будем стараться восемьсот держать. Как бы сверхдавление не схватить, – но уже чувствовалось – гроза уходила, становилось светлее.

Бортмеханик посматривал, то на забинтованные руки Николая, то на высотомер, и приговаривал:

– Вот, сколько лет прошло, всё никак не придумают, как посадку дирижабля механизировать. Сколько уж раз кого–нибудь да уносит…

– Да просто нормально организовывать посадку надо, – Николай не выдержал, нервно выпалил, – вместо необходимых двухсот человек наземной команды, сто с небольшим с трудом найдут, да ещё пригоняют кого попало, – Николай покосился на прижавшегося к стенке гондолы мальчишку. – Чуть что, ветер дунет, так уже достаточно, чтобы кто–то испугался. Один бросит канат, а за ним, как домино, всё и сыпется. Каждый следующий возрастающую силу чувствует и быстрей избавляется от опасности.

– Это точно, вон у Федьки… – бортмеханик жестикулировал, – брата утащил «Вэ–шесть». Там махина какая… Полчаса, говорит, висел… Высотища! Хорошо силы были. Рассказывал, поясной канат подъёмом стопы захватил, пяткой другой ноги надавил. Застопорился. Дотянулся до хвоста каната и к себе его поднял. Обхватился. Даже узел, рассказывает, завязал… Хотя врёт, наверное. Там, небось, в штаны со страху наложишь! – бортмеханик сказал и только теперь опомнился.

Николай опередил и показно потеребил сзади свои штаны: – Ну я же не наложил!

– Ну, то вы, а то Федькин брат, – как ни в чём не бывало, бортмеханик продолжил, – говорит, пришлось лететь и бояться. И ничего сделать нельзя. Наверху, в гондоле, похоже, даже не заметили. Километров пятнадцать, говорит, пролетел. Аттракцион… пока над прудом не снизились, там и отцепился в воду. Потом премию дали и в газете написали, как пример остальным.

– Хорошо, что вы меня заметили, – Николай хмыкнул.

– Командир, да мы тебя сразу увидели, как люди заметались, – бортмеханик, в качестве доказательства, подошёл к люку из которого хорошо просматривалась земля под гондолой. – Смотрим, бежит, хвать за трос и понесло, Фуражка слетела. Волосы во все стороны. Через кусты… об дерево… ну, думали, пропал… долбануло ведь… потом, смотрим… сдюжил… Вот это командир – корабль не бросит!

Николай не сдержался – хотя и отвёл глаза к окну, всё же улыбнулся.

Теперь шли на мерцающий луч. Радиостанция не работала. С земли сигналили прожекторами.

– Во, сколько людей нагнали! – бортмеханик высунулся из окна.

– Эй, разговорчики. Сбросить гайдроп! – Николай не позволил расслабляться.

На земле гайдроп сразу схватили десятки людей. На поясных повисло по несколько человек. Захватили и стали подтягивать причальные канаты.

Ночь на удивление установилась тихая. Гондола мягко коснулась земли. Подбежал начальник аэроклуба в нелепой спортивной майке и виновато передал Николаю его фуражку.

Николай дописал в бортовой журнал, морщась от жгучей боли в ладонях: «Переждав неблагоприятные метеорологические условия в воздухе, дирижабль через 5ч 45мин после срыва благополучно вернулся на базу».

12

Не спалось… было не по себе. Боль… ноющая боль в затылке. Николай ворочался. Где–то в мозгу, по кругу, вертелась его любимая песня:

«Ах, ты, ноченька, ночка тёмная,

Ночка тёмная, да ночь осенняя.

С кем я ноченьку, с кем осеннюю,

С кем дождливую, а о–о–ой коротать буду».

Николай переложил забинтованные ладони повыше головы, на спинку кровати. Ничего, и не такое преодолевали. Почувствовал, что потекло из носа. Стёр запястьем руки: – Не кровь ли? – Нет, прозрачная… не заболеть бы.

Николай пытался заснуть, но тревожили далёкие мутные пятна воспоминаний.

…Пожилой хирург в пенсне и с жилистыми руками тогда предупредил, что будет не очень приятно, что операция займёт минут пятнадцать, что нужно будет потерпеть. Николай отнёсся к его словам с каким–то даже воодушевлением: «Давайте уже… невозможно терпеть!» Два дня стойко переносил гнетущую головную боль, вызванную, – как говорила одна скрюченная старушка, сидящая в коридоре больницы, – «давлением на мозги гнилой массы, скопившейся в пазухах носа». Николай