Тума - Захар Прилепин

Иван заметил – и ухмыльнулся одною щекой.

Для обоих то был первый выход в Русь.

…у каждого казака в их станице было по несколько, не менее двух, а у кого и по четыре пистоля: за поясами и на крючках кафтанов. У иных – сразу и пищали, и луки. Луки били дальше пищалей. Но лук не пробивал доспеха, а пищаль пробивала и доспех, и щит, и человека, валила с ног коня.

Все казаки в станице были старше Степана.

Станица сопровождала до Валуек купца.

Купца звали Харлам Матвеич: тугие щёки, крутой лоб, всегда сощуренные глаза, пухлые, как пчёлами покусанные, руки. Он тоже был при оружии, и, должно, сумел бы принять бой, но Степан всё равно испытывал к нему снисхождение: то ж купец нанял их с Иваном, пусть и через Ваську Аляного, с которым знался и которому доверился, в охранение.

Помимо всяких товаров, купец вёз в кошеле на груди камни и золото: остался в хорошей прибыли.

Отец Тимофей дал сыновьям по двадцать алтын в дорогу. Тратить без надобности не велел.

Выглядели оба справно: в узких, как у янычар, шароварах, в суконных кафтанах, в турецких кушаках, в сапогах чёрной кожи, в бархатных шапках. Плетёные нагайки на запястьях. У каждого хорошая съезжая пищаль.

…на той стороне Дона Степан перекрестился, и огладил мохнатую голову своего карего коня.

Степь встретила трезвоном насекомых, огромным томленьем пространства.

…скоро мир стал будто покатым: степь текла под ногами, солнце укатывалось со степи.

Навстречу им скользили по небу журавлиные станицы и необъятные грачиные стаи.

В зарослях оврагов стрекотали о проходящей станице сороки.

Сквозь сероватую, песчаную, глинистую пыль шляха пробивалась трава. Клубок пути разворачивался до самой кромки земли.

По воздуху, вспыхивая, летела паутина.

Сторонами шли тёрны, дикий бурьян, усатый ковыль, тёмное серебро полыни, желтеющая ботва чертополоха, всякая колючая поросль.

Репейник от жары выгорел, почернел, как опалённый.

Пёстрые разливы трав, вбирая последний жар, душно пахли.

Кружили степные орлы.

На стоянку стали ещё при вечернем свете, чтоб ночью не разводить костров.

Наскоро перекусили и двинулись дальше.

Шли до самой темноты.

Ночевали в балке, выставив дозоры.

Прошки Жучёнкова и Степана вышла очередь под самое утро.

Безжалостно разминая горячие со сна глазницы, вглядывался, как в туманной дымке стоят еле различимые кони.

Вдруг увидел стаю жаворонков, стремящихся в турскую сторону, – и не удивился, что те летят в ночи: меньше ветра.

Не смыкая воспалённых глаз, смотрел, как, растекаясь варевом, восходит солнце.

Томился тёплым, как на причастии, чувством.

Неподалёку алел боярышник.

Едва сменили – снова заснул, хотя выступали уже скоро. То время проспал младенчески.

…первое, что услышал, – как Аляной донимает Вяткина.

– Трифон, сам посуди… – гундел он, – лиса по бурьяну лазит – и ни один репей к ней не прицепится. А ты вроде верхами, а колючек да семян на те… Хучь похлёбку вари.

Ещё не открыв глаз, Степан огладил себя руками – опрятен ли он.

Утро задалось тёплым, но тепло то было ненадёжным: на самом краю видимой им степи лохматились низкие серые облака.

Прямые солнечные лучи скоро сменила кучерявая хмарь. Начался, как сквозь мелкое сито, дождик.

Вскоре твёрдо, наискось, ударил по ним. Полчаса упруго шли сквозь перехлёст воды.

Наконец, вырвались из-под тучи.

Оглянувшись, Степан увидел, что дождь продолжается, а туча медленно ползёт за ними, не поспевая.

…солнце уставилось в висок.

Скоро высохли, как и не мокли.

Оленухи, едва завидев людей, убежали в лесок, зато самец стоял на опушке недвижимо.

– Отец, до Валуек верно идём? – всерьёз крикнул ему Аляной.

Тот и не дрогнул в ответ.

Прицокивая, Аляной совсем недолго полюбовался густой гривой, кривыми – поломанными в драке – и всё равно красивыми рогами самца. Хохотнул и, ударив пятками, послал коня вперёд.

Путь их был через реки Тузлов и Кундрючью к перевозу через Северский Донец – неподалёку от устья речки Глубокой. По левой стороне Донца, следуя через Митякин колодезь, реки Деркул и Евсуг.

С ними шёл вож, знавший татарские сакмы и множество обходных троп.

В появлявшихся изредка перелесках были чётко, как на иконе писанные, различимы деревья. Когда проезжали мимо, Степан успевал расслышать запах прелой листвы.

– …степные пчёлы, глядите, как устраивают гнёзда свои? – учил Аляной братьев Разиных. – Всегда в турскую сторону! Чтоб приход крымской татарвы высмотреть, – засмеялся сам себе. – Листья молокана видели? Они одним ребром смотрят в московскую сторону, а другим – опять же в турскую… Смотри, нюхай – и всё само уляжется. Зверь ведь не может заблудиться. А ему никакого ученья не было: носом потянул – лапы сами бегут.

Купец, приметил Степан, и тот прислушивался и смотрел, на что указывает Аляной. Вообще же он весь путь ни с кем, кроме Аляного, не разговаривал. Когда вечеряли – молча ел, даже краем сильного рта не кривясь на потешное переругивание казаков.

В верховьях Айдара переправились и, пройдя поперёк Калмиусский шлях, завидели Валуйки.

…встретивший их стрелецкий разъезд никакой грамотки не спросил, хотя у Корнилы Ходнева лежала за пазухой.

При виде русского городка купец словно расправился круглым, надменным лицом. Аляному сказал:

– Зову к себе отобедать. А то и в баньку?

– Хоромишки здесь? – просто спросил Аляной.

– И здесь тоже, спаси Бог, – ответил Харлам Матвеич.

– С братьями позовёшь – приду, – сказал, коротко кивнув на Разиных, Васька. – У остальных наших казаков тута свои знакомцы.

Купец помолчал положенное – хватило на вздох и выдох, – и степенно ответствовал:

– Зовём и братьев, милости прошу.

…въехали в окружённую надолбами Черкасскую слободу. Та потому так и называлась, что всякий раз являвшиеся с Дону казаки шли через неё.

Следом, после Черкасской, через мосток, располагалась слобода Казачья, примыкавшая к самой крепости.

Степан во все глаза разглядывал крытые тёсом башни и односкатные стены.

Тут жила та самая русь, из которой вышел погулять и не вернулся в обрат его дед, а следом и отец.

Избы русь ставила иначе. Строились тут надёжней и жались друг к другу ближе.

У тех, кто побогаче, имелись тяжёлые ворота и высокие заборы.

Дерева у руси было куда больше – и его тут не жалели.

Жильё зажиточных русаков стояло крепче и пузатей даже самых крепких казачьих куреней. Иные богатые дома ставились на высоком подклете из дикого камня. Окна в них были заметно шире и выше казачьих, и не рыбьим пузырём затянутые, а слюдяные.

Больше же, однако, попадалось вовсе худых изб.

Встретившиеся им по пути