Тума - Захар Прилепин

Зато местные бабы, коих тут было даже поболе, чем мужиков, прибывших разглядывали, хоть и поймать их глаза в глаза не удавалось.

Отовсюду несло съестным: перегаром масла, квасом, жареными пирогами, луком, горелым тестом, пастилой.

Попрощавшись с купцом, станица ушла в Казачью слободу – расседлать лошадей, обменяться известиями с валуйскими государевыми казаками, помолиться в слободской Рождественской церкви – отблагодарить святителей за бестрепетную дорожку.

Оставив всех, Аляной с Ходневым съездили недалёко, в саму валуйскую крепость, до воеводского двора.

Вскоре Аляной вернулся за братьями Разиными и забрал их в гости.

Дорогу туда ему купец обсказал заране.

У невысокого домика с резным крыльцом казаков встретила приветливая круглобёдрая баба с простым, но чистым и сытым лицом, в белых чоботах, в киндяковом летнике и холодной телогрее.

Тут же вышел на крыльцо сам купец, раздевшийся до исподней рубахи, поверх которой накинул ферязь, на голову же надел тафью. Борода его была только что расчёсана, и в руке он ещё держал гребешок из слоновой кости. На пальцах были надеты с крупными камнями перстни, которых до се на нём не видели.

– Здесь переночуете, и завтра, помолясь… – сказал, шевеля пальцами, ещё не привыкшими заново к украшеньям.

Степан приметил, что купец имеет привычку обрывать всякую свою мысль, договаривая ровно до того места, после которого всё и так становилось ясным. Даже слова берёг, чтоб не продешевить.

Ещё в сенях повеяло сразу и варёным, и печёным, и кислым, и мясным.

Под образами, в рушниках-божницах, обложенных веточками ещё не подсохшей калины, стоял кувшин с хмельным. Рядом – квас. На столе толпились невысокие кубки.

Помолившись, уселись на лавки, крытые узорчатыми полавочниками.

Купец разлил.

Аляной опрокинул в себя хлебное вино и потянулся к солёному огурцу.

Иван со Степаном проделали то же.

…скоро Степану стало горячо; он чересчур вдумчиво и даже строго вслушивался в разговор Васьки с купцом, но внутри всё приплясывало.

Являлась баба, ловко меняла плошки на столе, подкладывала огурцов, капусты. Раз, выходя, тихим голосом позвала купца.

Поднимаясь, тот вытер полотенцем рот и бороду. Подобравшись, вышел грузно и слишком уверенно, что выдало и в нём растёкшийся по телу хмель.

…вернулся, снова вытирая рот. Мягко мерцали перстни на пухлой руке. Только усевшись за стол, он вновь будто бы опознал всех сидевших, и, не без запинки, вернулся к беседе.

Говорили за торговлю, за цены, за то, как торгуется с литвинами, как – с персами, как – с греченинами.

Васька ни разу не потешничал, являя многие знания в торговых тонкостях.

Купец нигде не спорил. Если не соглашался – лишь покачивал крутой головою. Прежде чем начать говорить, всегда оглаживал бороду, словно готовя себя и даже чуть похваливая. Оглаживанье длилось иной раз дольше, чем всё, что предстояло ему сказать.

Пока обедали, баба протопила баню, почистила казакам уздечки и зипуны, и теперь – казаки видели в оконца – скоблила сёдла.

– …добрая жёнка, – подивился Аляной. – На Дон бы такую… Нет у тя, мил человек, её сестрицы в закромах?

– Гляди, чтоб она тебя не прибрала… – добродушно ответил купец.

Его повадка речи казалась Степану всё привлекательней.

Раз попытался произнести задуманное, чтоб тоже не договорить, – но его слово в таком виде выглядело, как бесхвостая собака.

…полакомившись белой патокой, пошли, полусонно раскачиваясь, до бани.

…купец пересидел всех, без пощады обивая себя веником, как провинившегося, и не произнося при том ни звука.

Дождавшись, когда Иван с Василием выйдут, в ту минуту, пока купец медленно, через нос дыша, расчёсывал грудь, сбивая налипшие листья, Степан спросил, как бы продолжая шедший в предбаннике разговор:

– …а Русь не завидует казаку?

– Чему? – не удивившись, спросил купец.

– Жить – ярмо тащить, когда можно – по-казацки, – сказал Степан, вдруг почувствовав себя тем, каким и был, – младым.

Купец, не повернув головы, продолжал дышать в нос, как не слыша.

– У всякого своё ярмо, – сказал негромко. – Господь без ярма никого…

– А какое у казака ярмо? – упрямо спросил Степан.

– Ярмо казака – башка… – сказал купец, громко высморкался, отёр руку о ляжку и полез вниз с полка.

…проснувшись на рассвете, в их, как купец назвал, повалуше, Степан по-новому увидел, сколь много при них оружия.

Секанка и персидская, от отца, сабля Ивана. Польская сабля и обух Степана. Польский клевец и ордынка Аляного. Пистолей и ножей, как в оружейном ряду, и пищаль у каждого. И само, в мерцании лампадки, оружие будто заторопило в дорогу.

Баба – бодрая, румяная, как будто спала сколь требуется, а не мыла уже в ночи баню, и не встала затемно, – молча раскрыла им ворота.

«Мой купец – видный, вам не чета, и вам в радость было его проводить с вашего воровского Черкасска, зря он вам плату положил и потчевал щедро», – показывал весь вид её.

Корнила с казаками дожидались их при выезде с Валуек, за Черкасской слободой.

Возы были тяжко уложены доверху запасом пшеничной и ржаной муки, гречки, ячменя, сухарей, соли.

– Спали, что ли, Васька, помногу? – спросил Корнила.

– Я и посейчас сплю, – ответил Аляной без вызова, а, скорей, с печалью.

…спустя час, когда шли уже по степному шляху, к братьям подъехал Жучёнков:

– Глянулись Валуйки? – спросил хитровато.

– Не то продать решил? – ответил Иван без чувства.

Степан ехал молча, жмурился; вспомнил:

– …вечор, как ложились, вслушивался – там не играют песен. В Черкасском завсегда песня тянется… А там – тишь.

…проспали три часа и двинулись дальше.

Утро занялось туманное: пробирались, как сквозь водой разбавленное молоко. Степан едва видел рядом едущего Ивана, а выраженья его лица различить уже не мог. Если ж смотреть вперёд, видны были спины лишь ближайших казаков, дальше всё тонуло в белёсом.

…несколько раз останавливались.

Вож уходил вперёд, возвращался. К нему подъехал Аляной; негромко переговаривались.

Из тумана явилась конская голова – и по коню Степан догадался: Корнила объезжает станицу.

Шли овражком.

Было совсем тихо, когда раздался внятный, чуть насмешливый голос:

– Откелеча гости такие?..

– Онтелеча… – хмуро ответил Аляной, будто час ждал того вопроса.

– Какой масти будете? – спросили тут же с весёлой угрозой.

– Вороной! – немедля, тем же тоном ответил Васька и – Степан видел, – едва тронув коня, чтоб оказаться боком к вопрошавшему, тихой сноровкой извлёк пистоль из-за седельного кармана.

Беззвучно прижал пистоль к гриве коня. Все движенья его были так