Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов

* * *

С тех пор прошло двадцать пять лет. Кольку посадили за то, что ножичком ткнул кого-то, и в родные края он уже не вернулся. Ринат с отцом давно перебрались в Казань, и оба работают в какой-то местной структуре Газпрома. А Пашка-пердун в Москве, его ещё часто по телевизору показывают.

Сила искусства

Станиславский на перекладине, в гимнастёрке, не подпоясанной ремнём, раз за разом выполняет подъём переворотом. Рядом замполит, другие офицеры, военный корреспондент с фотоаппаратом, немного дальше солдаты — все с удивлением наблюдают за происходящим. Один из офицеров считает, который раз уже Станиславский переворачивается через перекладину:

— Девяносто один, девяносто два, девяносто три…

* * *

Через неделю в кабинете замполита один из офицеров вслух читает газету с названием "За Родину!":

— За плечами ефрейтора Станиславского всего год службы, а он вновь удивил своих товарищей и командиров своими незаурядными спортивными достижениями. На днях в присутствии нашего корреспондента он сто пятьдесят раз выполнил подъём переворотом и сто двадцать раз подтянулся на перекладине. Вот такие парни служат в группе советских войск в Германии.

— Никогда бы не поверил, если бы сам не видел, — говорит замполит. — И откуда в нём такая сила!

* * *

На другой день после завтрака замполит срочно вызвал Станиславского к себе. Но в кабинете оказался ещё один офицер, капитан из особого отдела.

— Как служится? — спрашивает особист.

— Нормально, товарищ капитан, — бодро отвечает Станиславский. — Всё в порядке.

— Молодец! Насчёт тебя у нас никаких сомнений. В армии сверхсрочно не думаешь остаться?

— Никак нет. После демобилизации в институт физкультуры поступать буду.

— Правильно. Если надо будет, характеристику мы тебе дадим соответствующую. А пока у нас к тебе вот какое дело. Надо взять под защиту одного солдата с высшим образованием.

— Не солдата, а уникума, — с раздражением уточняет замполит. — Феофелактова из второго взвода первой роты. Да ты его знаешь.

— Не знаю, но видел, — говорит Станиславский. — Толстомясый такой, над ним ещё смеются все?

— Он самый, — подтверждает замполит. — Одна морока с ним, честное слово. И ведь не комиссуешь его без законной причины.

— То есть другого выхода нет, — говорит особист. — Что можно сказать о нём, чтобы ты понял проблему. Он москвич, историк, из интеллигентной семьи, один у родителей, женат. К армейской жизни абсолютно не приспособлен, год в армии продержаться не может, ни одной воинской специальности не освоил, хотя человек он, видимо, неплохой. Но оружие ему доверить нельзя, технику тоже. В роте его постоянно обижают и даже издеваются над ним. Масло и сахар отбирают, а дома он наверняка привык хорошо покушать. Ни с кем не дружит, последнее время постоянно в депрессии, заикаться стал. Так ему, видите ли, плохо у нас. Не дай бог руки на себя наложит. А допустить подобного или другого происшествия с ним нам никак нельзя. И мы очень надеемся, что под твоей защитой этот самый уникум, как говорит замполит, дослужит свой срок спокойно. И вернём мы его на гражданку живым и здоровым. Как ты к этому относишься?

— Положительно, — не раздумывая, отвечает Станиславский. — Если только это служебное задание.

— Именно задание или комсомольское поручение, — говорит замполит. — Как тебе будет угодно. Но прошу тебя, в рамках дозволенного. Никого калечить не надо.

— И я прошу тебя, даже приказываю, силу не применяй, — строго говорит особист. — Мы полагаем, одного твоего авторитета будет достаточно. Просто выкажи своё расположение к нему, пообщайся с ним, разыграй какую-нибудь сценку. Ты же Станиславский, продемонстрируй силу искусства, пусть все поверят, что вы дружите. Понял?

— Так точно, товарищи капитан! — улыбаясь, соглашается Станиславский. — Разрешите приступить к выполнению?

— Ты не шути, дело серьёзное, — говорит замполит. — Чуть чего, сразу ко мне. Всё, можешь идти.

Станиславский уходит.

— Хороший парень, — замечает особист. — К нам бы его. Но всё равно проследи, чтобы он не переусердствовал и дров лишних не наломал. Как в первый день после прибытия. Троих тогда в санбат уложил.

— Да старики сами виноваты были, хотели у него часы и ремень отобрать на дембель. А парень он действительно, хороший, — подтверждает замполит. — Мы тут на днях анкетирование провели среди личного состава с вопросом, на кого из сослуживцев вы больше всего хотели бы походить. Так вот, девяносто процентов ответили, что на ефрейтора Станиславского.

В этот же день перед ужином Станиславский, прислонившись на улице к оградке возле казармы, наблюдает со стороны за Феофелактовым, который стоит в середине шеренги взвода, выстроенного отдельно от всей роты.

— Вольно! — командует прапорщик. — Всем оставаться на месте, сейчас приду, возьму разнарядку на завтра.

Взвод предоставлен сам себе, и солдаты находят забаву — начинают весело толкать Феофелактова от одного к другому и давать ему подзатыльники. Причём делают это совместно самые щуплые и низкорослые солдаты. Феофелактов, поджав руки к груди, не сопротивляется, а только пыхтит и взывает:

— Прекратите немедленно, как вам не стыдно!

Жалкий вид и явно неподходящие в такой ситуации слова ни у кого не вызывают сочувствия, а только ещё больше раззадоривают солдат.

Станиславский подходит к оставшемуся без присмотра взводу, легко отталкивает самых активных участников унижения сослуживца, берёт Феофелактова за руку, отводит его чуть в сторону и громко, чтобы все слышали, спрашивает:

— Объясни-ка мне, земеля, почему ты никому из этих баранов по рогам дать не можешь?

— Никогда людей не бил и бить не буду, — заикаясь, отвечает Феофелактов.

Все откровенно хохочут над таким ответом.

— Тогда я за тебя это буду делать, — ещё громче произносит Станиславский. — У нас гвардейская часть или стадо животных. Кто ещё хоть раз его тронет, будет иметь дело со мной. А я рога быстро обломаю. Все поняли? — И Станиславский, заложив руки за спину, медленно проходит мимо собравшихся вдруг снова в строй солдат.

Угроза подействовала. Издевательства и даже просто насмешки в отношении Феофелактова прекратились. И дослужил он свой срок спокойно. С маслом и с сахаром. Велика всё-таки сила искусства!

Тогда всех расстреливали

Иду по парку, в руках маленькое радио. Слушатели звонят в студию и рассуждают о Сталине и тридцатых годах. Один мужик выразил сомнение по поводу официальных данных о количестве расстрелов. На что ведущий резко отреагировал: "А чего вы удивляетесь, тогда всех расстреливали". Брякнул так на всю страну и всё тут. Особенно меня озадачило, что всех.