"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Ознакомительный фрагмент

Джон помолчал. «Ну, тогда заходи ко мне, как будет время. Я здесь, на кампо Сан-Поло, рядом с церковью, второй этаж, лестница с канала».

— Хорошо, — Бруно быстро пожал ему руку и пошел в сторону Каннареджо.

— Это кто? — спросил неслышно подошедший сзади сын.

— Тот, за кем ты сейчас проследишь, — усмехнулся Джон. «Хотел работать, так начинай.

Постарайся, чтобы он тебя не заметил».

Тонкие губы подростка чуть улыбнулись, и он, скользнув на узкую, тихую набережную, растворился в наползающем с лагуны тумане. Джон услышал бой часов на колокольне, и повернул домой — пора было кормить Веронику.

Обойдя церковь Сан-Феличе, Джордано свернул в грязный проулок. Над каналом было развешано сырое белье, крысы, попискивая, разбегались, заслышав гулкий звук шагов, отдающийся в облупленных стенах домов. «И неба отсюда не видно, — грустно подумал Джордано, нагибая голову, спускаясь в подвал. «Как солнце выглянет, надо будет к лагуне сходить, погулять».

Старуха поднялась и ворчливо сказала: «Опаздываете, синьор, вы и так мне гроши платите, а я вас жду, между прочим. У меня свои внуки есть!».

— Простите, пожалуйста, — Бруно чуть покраснел и отсчитал медные монеты. «Знакомого встретил. Завтра как обычно приходите, тогда».

— Молоко еще осталось, на ужин хватит вам, — сказала старуха, накидывая на голову шаль, — а хлеб она весь доела.

Джордано услышал, как скрипит дверь, и, подойдя к низкой, застеленной рваным бельем кровати, долго смотрел на мирно спящего в ней ребенка. Вздохнув, он зажег свечу, — темнело рано, и, подышав на руки, пристроив бумагу на коленях, стал писать.

Девочка внезапно чуть зевнула, поворочалась немного, и, подняв голову, позвала: «Папа?».

Джордано повернулся к ней, улыбаясь: «Здравствуй, счастье мое!».

Он поднял дочку на руки и подышал в нежное ушко. Констанца тут же засмеялась и приникла к нему: «Еще! Еще!»

— Джордано, — сказала тогда жена, измученно сглотнув, — дай мне доченьку». Он потянулся к старой, выстеленной тряпками колыбели, и достал ребенка. Новорожденная чуть заворочалась, и, посопев, приникла к розовому соску.

— Рыженькая, — плача, сказала Констанца. «Господи, чтобы ты только счастлива была, Господи. — Джордано, — она взяла его руку и положила себе на лоб, — покрытый мертвенным, ледяным потом, — ты найди ей кормилицу хорошую.

— Там, — она кивнула на свой сундучок, — я немного денег отложила, вам на первый год должно хватить. Не бросай нашу девочку, Джордано, прошу тебя».

Он посмотрел на слезы, что текли по ее лицу, и сказал: «Прости меня, любимая».

— Да за что? — вдруг, задыхаясь, прошептала Констанца. «Ты мне десять лет такого счастья подарил, о котором ни одна женщина мечтать не смеет».

Бруно обвел глазами низкий, сырой подвал, рассохшуюся кровать, истрепанные, в дырках простыни и, опустив голову, прижался губами к руке жены.

— Пусть, — попросила Констанца, глядя на заснувшую у груди дочь. «Пусть так полежит.

Обними меня, Джордано».

Он устроился рядом и обнял их обеих. «Скоро уже сыночка нашего встречу», — слабо, еле дыша, сказала Констанца. «Вот, да, любимый, держи меня так. Так хорошо». Она закрыла глаза, темные, длинные ресницы дрогнули, и Джордано, увидев, как бледнеют щеки жены, еще успел поцеловать ее — в уже мертвые губы.

«А Филиппо умер, когда ему три года, было», — горько подумал Бруно, все еще улыбаясь, щекоча маленькую Констанцу.

— Уже читать умел, уже математикой я с ним начал заниматься. Как же он мучился, маленький, дышать не мог, горло все забито было, губки посинели, и все шептал: «Папа, почему больно так?» Констанца тогда тоже слегла, заразилась от него, при смерти была.

Господи, ну хоть эту ты не оставь своей милостью, — посмотрел Бруно на лукавую, будто у лисички, улыбку дочери и, вздохнув, сказал: «Ну, ты же, наверное, есть хочешь, а?».

— Хочу, — серьезно сказала девочка, и попросила: «Дай я сама». Она слезла с рук отца и, деловито подтащив к столу скамью, налила себе молока. «Хлеба нет?» — обернулась она к Бруно, и тот, как всегда, удивился, как хорошо она говорит.

«Филиппо тоже рано начал говорить, еще года ему не было», — подумал Бруно. «И маленькая тоже — к годику бойко болтала».

— Нет, радость моя, — развел руками он. «Но я куплю, мне завтра заплатят».

— Ты иди, папа, — сказала маленькая Констанца, выпив молока. «Дай мне книжку, иди, работай. Я картинки посмотрю».

Он протянул дочери самодельную книгу — с картами земли и звездного неба, с рисунками зверей, и, усадив ее рядом, ласково проговорил: «Ну, уж нет, я тебе почитаю».

— Я уже научилась, — гордо сказала дочка, и, указав на медведя, по складам прочла: «Ор-со.

Ор-со пик-ко-ло. Маленький медведь, вот».

Она подняла рыженькую голову, и улыбнулась: «Правильно, папа?».

— Правильно, счастье мое, — ответил Джордано. Констанца залезла к нему на колени, и сказала: «Так теплее. Я буду читать, ладно?».

Джордано слушал ее тихий голос и, прижимая дочь к себе, укрывая ее плащом, смотрел в маленькое окошко, за которым уже стояла густая мгла осенней ночи.

— Вот оно, значит, как, — Джон налил сыну немного подогретого вина и сказал: «А ну выпей, холод на улице какой».

Подросток улыбнулся: «Сам ведь говорил, до семнадцати лет нельзя».

— Под моим присмотром — можно, — отец отобрал бокал. «Все, хватит. И что у него там, так все плохо?».

— Подвал, — пожал плечами Джон-младший. «Крысы вокруг так и бегают, нечистоты на дворе кучей — ну, Каннареджо, сам понимаешь».

— Бедное дитя, — вздохнул Джон. «Они там одни, больше никого?».

— Нет, — подросток заинтересованно взглянул на отца. «А кто это, ну человек этот?»

— Помнишь, я тебе рассказывал о Джордано Бруно? — отец поднялся и посмотрел в окно, за которым лежало бескрайнее, влажное пространство тумана.

— Не может быть, — пробормотал сын. «Но ведь он великий ученый — почему он так живет?»

— Большинство великих ученых именно так и живут, — не оборачиваясь, ответил отец. «Ну, если их на костре не сжигают, как Мигеля Сервета, например. Да и потом, — Джон усмехнулся, — ты же сам знаешь, люди, большей частью, не могут разглядеть за нищетой — разум. А Бруно, — отец помолчал, — когда приедем в Лондон, я тебе дам почитать его книги.

Если его и поймут, то не при нашей жизни.

— А ты понимаешь? — внезапно спросил сын.

— Тоже не всегда, и не все, — разведчик вздохнул и сказал: «Хорошо, я к священнику, а потом — встречаться с дожем, будь он неладен. Почитай маме, ты же знаешь, ей тоже нравятся стихи сэра Филипа».

Перед уходом он поцеловал жену в высокий, покрытый шрамами лоб, и, взяв ее за холодную руку, замер — сердце билось медленно, едва слышно.

Мальчик зашел с томиком стихов в руках, и Вероника, чуть дрогнув ресницами, с трудом проговорила: «Садись поближе, сыночек, зябко же, как бы ты не замерз».

На улице Джон стер с лица слезы и, перекрестившись, потянул на себя высокую, массивную церковную дверь.

— Выпейте, ваша светлость — дож Паскуале Чиконья потянулся и налил собеседнику бесцветной жидкости. «В такую погоду вино, даже теплое, не помогает, а наши друзья иезуиты отлично наловчились гнать этот напиток».

Джон почувствовал на языке вкус винограда, — с легким оттенком дуба, и, выпив, искренне сказал: «Прекрасно».

Серые воды лагуны топорщились под сильным западным ветром.

— Ужасно сырая зима, — дож запахнул меховую мантию, и внимательно, из-под нависших, седых бровей, посмотрел на герцога: «Говорят, папа Иннокентий слег с простудой»

— Его только месяц назад избрали, — Джон повертел в руках бокал. «Интересно».

— Очень, — Чиконья откинулся на высокую, резную спинку кресла. «Письма, что вы передали, ваша светлость — я внимательно прочитал. Я, в общем, согласен с ее величеством — лучше Генриха Наваррского для Франции не найти. Я очень рад, — дож прервался и повертел сухими, искривленными пальцами, — что ее величество тоже это понимает. Учитывая, как бы это сказать..