Венская рапсодия - Дростен Юлия

Назавтра в первой половине дня Йозефа вышла из омнибуса на Таборштрассе в венском районе Лео-польдштадт. Царила чудесная весенняя погода. После долгой холодной зимы — снег растаял лишь незадолго до Пасхи — тепло, свет и солнце побуждали людей выйти на улицу. Домохозяйки делали покупки, няньки катили перед собой коляски, мастеровые стучали молотками и пилили во дворах, а продавцы спешили на ближайшую сельскохозяйственную биржу.

Йозефа зашла в булочную рядом с биржей и за пару геллеров[2] купила пакетик с обрезками выпечки. Кроме Фанни в семье было двое родных детей. В радостном предвкушении надзирательница поспешила дальше и через несколько минут подошла к зданию, которое занимало предприятие Иоганна Шпиринга, собирающее вагоны для венской конки. Из дела госпожи Шиндлер она знала, что ее муж работает здесь столяром, и с любопытством заглянула во двор. Из сарая доносился звук пилы. Группа рабочих устанавливала новенький пассажирский вагон на ходовую часть. Поскольку Йозефа не знала, как выглядит приемный отец, она поторопилась дальше. Через два дома от предприятия находилась синагога. Рядом с ней ютилось узкое старое здание с эркером. В нижнем этаже располагалась небольшая типография, над ней — квартира. Йозефа поискала на фасаде номер дома и удовлетворенно кивнула. Здесь и жила Фанни — во флигеле во дворе.

Через ворота в арке надзирательница вошла во двор. Внутри играли с волчком двое мальчишек и подметала землю пожилая женщина.

— Бог в помощь! Где я могу найти семью Шиндлер? — обратилась к ней Йозефа.

— Где-где! Там, где шумно, — пробурчала женщина, не прекращая мести. — Дети орут день и ночь. Спать невозможно, — добавила она ворчливо.

Йозефа озадаченно посмотрела на нее, но тут уже услышала отчетливый, хоть и негромкий плач ребенка, доносящийся из флигеля. Она поспешила через двор на звук и распахнула входную дверь двухэтажной постройки с серым облупившимся фасадом. Воздух на лестнице был затхлым и влажным. Крики младенца стали громче. Они доносились из квартиры на первом этаже. Йозефа постучала в деревянную дверь. Реакции не последовало. Она собиралась постучать еще раз, но услышала шаги. Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула угрюмая бледная женщина с нечесаными волосами и в грязном платье.

Йозефа только что рот не открыла от удивления: «Что случилось с той опрятной здоровой женщиной, которая забрала Фанни из приюта три месяца назад?»

— Госпожа Шиндлер? — спросила она нерешительно.

— Чего надо? — Голос женщины звучал недобро.

Пока Йозефа собиралась с мыслями, мальчик лет четырех-пяти подбежал к матери и прижался к ее ногам, рассматривая незнакомку одновременно с недоверием и любопытством. Хотя в коридоре было холодно и сквозило, на ребенке не было ни ботинок, ни носков, только деревянные сабо. Колени, которых не закрывали короткие штанишки, выглядели острыми, а ноги — пугающе худыми.

— Бог в помощь, госпожа Шиндлер. — Йозефа справилась с удивлением и вежливо улыбнулась. — Вы, наверное, не узнаёте меня. Я Йозефа Пфайфер, надзирательница воспитательного дома. Хочу увидеть Фанни.

О причине визита она решила пока что не говорить и попробовала заглянуть в коридор, но в узком проходе без окон было слишком темно, чтобы разглядеть обстановку. За прикрытой дверью в конце коридора отчетливо слышался крик ребенка.

— Давайте войдем в квартиру, — предложила Йозефа. — Здесь сложно говорить.

— Сейчас никак не подходящее для этого время, — возразила хозяйка и уже начала закрывать дверь, но Йозефа ее опередила. Оттолкнув женщину и мальчика, она устремилась по коридору и ворвалась в темную маленькую кухню. Там было прохладно, пахло плесенью и человеческими миазмами. Свет едва просачивался сквозь единственное окно. На узком подоконнике стоял горшок с чахлой геранью. Под ним располагался диван, спинку которого украшало вязаное покрывало.

Однако Йозефу интересовал деревянный стол с четырьмя стульями, стоявший посреди комнаты. На столешнице лежала Фанни и орала из последних сил. Шевелиться она не могла, поскольку была туго спелената до самого горла. Рядом валялся сосательный мешочек — льняная сумочка, которую наполняли смоченной самогоном мукой или сахаром и давали ребенку. Йозефа по целому ряду причин считала эту хитрость крайне вредной. В приюте сосательный мешочек не давали никому.

Поставив на стол корзинку, Йозефа первым делом развязала ребенка. Фанни тут же успокоилась. В нос надзирательнице ударил отвратительный запах. Она высвободила девочку из пеленок, подняла ее и обнаружила, что та покрыта экскрементами. На попке виднелось несколько ссадин. Кроме того, для четырехмесячного младенца Фанни весила подозрительно мало. Йозефа сдвинула в сторону распашонку и вновь ужаснулась, увидев впалый животик и торчавшие ребра.

— Проклятье, мерзавка Шиндлер, что вы сделали с малышкой?!

В ответ на звук незнакомого гневного голоса из-под стола раздался громкий плач. Йозефа наклонилась и увидела маленькую девочку примерно года от роду, уставившуюся на чужую тетю широко распахнутыми глазами. Из носа у нее текло, а ручки и ножки были такими же худыми, как у старшего брата.

Йозефа была вне себя.

— Когда дети в последний раз ели?! — взревела она. Шиндлер замерла в дверях, одной рукой обхватив мальчика.

Подавить приступ гнева стоило Йозефе больших усилий.

— Неужели у вас нет совсем ничего съестного?

В углу она заметила чугунную плиту с чаном для воды и ведром, в каком обычно делали заготовки или кипятили белье. За плитой стоял буфет для кастрюль и прочей посуды. На протянутой через всю кухню веревке висело несколько спецовок и рубашек, а на полу высилась корзина с грязным бельем. С Фанни на руках Йозефа подошла к плите и заглянула в ведро. Там была вода. Надзирательница окунула палец: холодная. Пустой ящик для угля говорил о том, что топить семье нечем.

Йозефа распахнула узкую дверцу рядом с плитой. За ней оказалось множество встроенных полок, на которых громоздились пара корзин, банки для заготовок и миски. На полу примостились два деревянных ящика.

В одном нашлась горсть картофеля, в другом — три луковицы. Банки, как и корзины, были пустыми, и лишь в одной из мисок лежала кучка сухих хлебных корочек. Йозефа вынырнула из кладовки и с грохотом захлопнула даерцу.

— Где детское питание?!

За неимением собственного младенца Шиндлер могла кормить Фанни только смесью из кипяченого молока и овсяного отвара. Однако ни того, ни другого на кухне не наблюдалось.

Хозяйка смотрела в пол и молчала.

— Здесь и в самом деле совершенно нечего есть?! — рявкнула Йозефа. — Куда делись деньги, которые вы получаете от государства на Фанни? Почему она выглядит так, будто не первую неделю голодает? Когда вы в последний раз меняли подгузник? Вам должно быть стыдно! Это же надо — довести младенца до такого состояния! Да и ваши родные дети выглядят не лучше!

— Я собиралась перепеленать Фанни, когда вы пришли, — неуверенно пробормотала Шиндлер.

— Не надо мне врать! — перебила ее Йозефа. — Сомневаюсь, что в этом доме остался хоть один чистый подгузник.

Шиндлер покраснела и закусила губу.

— Проклятье! — снова выругалась гостья. — Найдите мне где-нибудь пару чистых тряпок. Живо!

Женщина выбежала в коридор и пропала за одной из дверей. Вернулась она с парой более-менее чистых полотенец и в слезах.

Йозефа вырвала у нее тряпки, подошла к плите и окунула одну из них в ведро. После этого она положила Фанни на стол и обмыла ее, насколько удалось. Вторым полотенцем она вытерла девочку, а третье использовала как подгузник.

— Полагаю, чистых пеленок у вас нет? — спросила надзирательница женщину.

Та помотала головой. Йозефа вздохнула, сняла с себя передник и завернула в него Фанни. После этого она повязала свою шерстяную шаль вокруг груди и уложила девочку внутрь. Малышка крякнула и прижалась к полной груди гостьи.

— О том, что здесь творится, я сделаю пометку в вашем деле, — заявила Йозефа и покрепче обхватила Фанни. — Малышку я, разумеется, забираю, и нового ребенка вы пока что не получите. — Несмотря на гнев в адрес Шиндлер, надзирательница ощущала и свою вину: приди она пораньше, Фанни была бы избавлена от голода и страданий! Конечно, о том, чтобы дать нерадивой мамаше деньги, полученные от анонимного благодетеля, и речи быть не могло. Хорошо, что Йозефа умолчала о взносах!