Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов

— Однажды, — начал дедушка свою очередную историю, — уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с другой стороны густой лес. Чувствую, мне по-маленькому надо, как тебе иногда. Но к огородам же я не пойду, там люди и видно всё. И я, конечно, пошёл в лес. Вижу, на опушке домик деревянный, из брёвен сложенный, с двумя входами с разных сторон. На одной стороне написана большая буква "М", а на другой стороне написана большая буква "Ж". Знаешь, такие туалеты бывают в деревнях или на автобусных остановках за городом?

— Знаю, — ответила Саша. — Мы заходили в такой, когда на дачу к маминой подруге ездили.

— А что буквы "М" и "Ж" означают, знаешь?

— Да, мужчины и женщины.

— Правильно. Так вот, забегаю я туда со стороны буквы "М", а там медведь сидит. И как зарычит на меня: "Ты что, слепой что ли!" Я говорю испуганно: "Нет, не слепой. Я зашёл сюда, потому что буква "М" с этой стороны". А медведь ещё страшнее как зарычит: "Так это же звериный туалет. А буква "М" означает, что это для медведей". Представляешь? Вот такая история со мной приключилась.

Сашенька громко засмеялась. Дедушка тоже сам расхохотался, но что дальше рассказывать, он не знал и не думал вовсе. Рассмешил ведь внучку, подумал он, обязанность свою выполнил и хватит.

— Вы чего там расхихикались! — послышался из кухни строгий голос бабушки. — Опять смешинка в рот попала. Спать пора, завтра папа с мамой рано приедут, в садик надо, а они гогочут. Дед, кому говорю, закрывай двери и иди сюда.

Дедушка встал, нежно поцеловал внучку в лобик, пожелал спокойной ночи и хотел выйти уже. Но Сашенька, продолжая смеяться, остановила его:

— Подожди, дед, а с другой стороны жираф сидел, что ли?

Но дедушка закрыл уже за собой дверь, и Сашенькин вопрос так и остался без ответа.

Несчастные

Суббота. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.

— Давай! — предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. — Выходной же.

— Это у вас выходной. А у нас, писателей, самый что ни есть рабочий день.

— Да какой ты писатель! — махнул бутылкой сосед, чуть меня не задел, и на кухню без спроса прошёл. — Баснописец несчастный. Куда ты рюмки прячешь? И закуску доставай.

— Ну, ты нахал! Я же тебе объяснял, что у Крылова 236 басен, а у меня 118, ровно половина. Мне пахать и пахать ещё.

— Да кому нужны твои басни! — скорчив брезгливую рожу, сказал Вадим. — Вон артист один сбежал из России, так его басни читают. А ты сидишь тут, в центре Москвы, и о тебе никто ни сном ни духом не подозревает.

— Господи, ну сколько раз тебе повторять, что это не басни! Артист этот и себя и жанр позорит. Сам по себе злобный стишок не может быть басней. Басня, она, как такса.

— Какая ещё такса? — удивился Вадим и налил.

— Собака, которая со времён древнего Египта не изменилась. Те же уши и тот же хвост. Других собак скрещивали, преображали, а такса сохранилась в первозданном виде. Вот так и с басней, которую можно сотворить только, как басню. А этому учиться надо и особый дар иметь.

— Да брось ты, поехали! Дай мне сюжет, и я завтра принесу тебе готовую басню, — заявил вдруг Вадим, опрокинув первую рюмку.

— Ладно, запоминай. Допустим, пьяный кабан завалился на муравейник. Насекомые в панике. И тут один храбрый муравьишка кричит, что залезет сейчас на дерево и спрыгнет на кабана. Смотрите, хвастается заранее, как я ему хребет перешибу. Понял?

— Понял, — ответил Вадим и снова налил. — А мораль?

— Сам думай. Всё просто же.

— А как назовём мой шедевр?

— А как заблагорассудится. Главное, не бойся, пиши смело. Любые твои иносказания я пойму правильно.

— Что значит, правильно?

— Ну, вот есть у меня такая басня, например. В ней судят льва за то, что он убил шакала, который, мечтая прославиться, напал на него.

— И что?

— А то, что получаю я на эту басню гневный отзыв от одного молодого человека. Какой, дескать, нормальный шакал на льва нападать будет. Дебил он, что ли!

— И что?

— А то, что басню нельзя воспринимать буквально. У того же Крылова журавль сам свой нос к волку в пасть суёт. И про ворону он пишет, что она сыр во рту держала. А никакого рта у вороны нет. Понял?

— Понял.

— Или вот ещё пример. Написал я недавно басню про медведя, который порядок наводит. Заключение там такое. Когда порядка нет в своём краю, а ты решил вдруг навести его везде, то это значит, что нигде.

— И что?

— А то, что один, тоже молодой читатель, высказал мнение, что за такую басню меня точно посадят.

— Не пудри мне мозги! — отрезал Вадим и опять налил. — А то и меня вместе с тобой посадят.

Допивал он бутылку уже без моего участия. Я после двух рюмок отказался. Потому, что сто девятнадцатая басня давно томилась в компьютере, ожидая своего конца.

* * *

Воскресенье. Сижу, думаю. Стук в дверь. Открываю.

— Давай! — предложил Вадим, показывая бутылку коньяка. — Выходной же.

— Ты басню сочинил?

— Про таксу, что ли?

— Нет.

— Про кабана?

— Нет.

— Про льва?

— Нет.

— Про шакала?

— Нет.

— Про ворону?

— Нет.

— Про медведя?

— Нет.

— Про тебя?

— Нет.

— А что, оригинально, басня про баснописца!

— Да при чём здесь я! Ты же про муравья обещал написать.

— А зачем? — удивился Вадим. — Ну какой нормальный муравей на кабана прыгать будет. Дебил он, что ли!

— Всё ясно. И у тебя, значит, с иносказаниями проблема. Но ты над моралью-то хоть подумал?

— Какая ещё мораль! — воскликнул Вадим. — Все морали давно…  профукали, выражаясь без рифмы. Нам, айтишникам, она ни к чему.

— Да какой ты айтишник! Программист несчастный. Откуда вы только берётесь такие?

— Какие?

— Без художественного мышления.

— Из будущего мы, — улыбнулся Вадим. — А ты из прошлого.

Толстой и Анна

Приехал Толстой умирать на станцию Астапово. Присел на скамейку и стал о жизни своей великой думать. Смотрит, по перрону Анна Каренина слоняется, на рельсы как-то