Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

– Это начало!.. Это начало…

Глава 16. Подарок на именины

– Оооох, Галочка, страшно мне за тебя… доведет тебя до беды твой авантюризм, моя ты Жанна д’Арк, – Феня вздохнула, поправила на носу пенсне, просительно, любовно, взглянула на подругу, что возилась с тестом.

– Не бойся, Феня… – Галина улыбнулась, отряхнула руки, испачканные мукой, взяла миску, начала сбивать яйца. – Сегодня уж все решится.

– Да как ты пойдешь?.. Ведь он не звал…

– Не звал – значит, пойду без приглашения… но с подарком.

– Значит, точно решила?.. Не передумаешь?.. – в глазах Гаенко появилось собачье выражение.

– Точно. Сейчас или никогда… я столько для этого работала, пора и урожай собирать, а то ерунда выходит – я сею, другие пользуются. – Галина нахмурилась, покачала головой: когда у нее в школьном классе становилось такое лицо, детишки сразу прекращали шалости… да и взрослые махновцы побаивались, подбирались перед «учителкой».

Феня сникла: поняла, что подруга в намерении тверда, и пойдет до конца, как Орлеанская дева на Париж. Пододвинула к себе ступку, чтобы руки чем-то занять, принялась растирать миндаль и ваниль с сахаром, часто дыша, втягивала приятный горьковатый запах… У Галочки вот так же, миндалем да ванилью, пахнет смуглая шея, и толстая коса, и мягкие руки, да и вся она сладкая, как пирожок, как сдобная булочка.

Ах, до чего же хорошо им было вместе: дружили, работали, говорили – обо всем, обо всем, мечтали, читали книги, строили планы на новый мир, что рождался и рос у них на глазах. Как много пользы приносили они людям, особенно Галочка, с ее настойчивостью, с энергией неуемной, кипучей, способностью зажигать сердца!.. Не это ли привлекло к ней атамана Махно – огонь, что тлел подспудно, но наружу вырывался редко, тогда лишь, когда Галочка хотела?.. Или храбрость ее – храбрость Жанны д’Арк?.. Как она стояла под атамановым пистолетом, глядя прямо в дуло, и не дрогнула, не уступила! Вот если б и дальше не уступала… держала батьку на привязи, как злобного кобеля, чтоб из руки ел, а бросаться – даже не думал… но Галочкины амбиции своего требовали. Не хотелось ей прозябать на учительской должности, в безвестности, в скуке, когда кругом все полыхает и ходуном ходит.

Махно, даром что собой неказист и ростом не вышел, уже не простой казак, и не рядовой командир в отряде анархистки Никифоровой, он теперь батька, вождь, хозяин степи, хозяин Гуляй Поля и окрестностей, а как уйдут немцы, может и гетманом стать. В глубине души Галочка, наверное, об этом мечтает – о гетманщине, а вовсе не о вольных крестьянских советах, о жизни цивилизованной, как в Европе, о той, что могла получить с бароном Корфом, да не получила. Защиты надежной Галочка хочет, власти… личной своей власти. И ради этого на все готова пойти, даже в постель к Нестору Махно, но не полюбовницей, игрушкой бесправной – а женой. Но как же так, через силу, на горло себе наступая? А как же свобода любви, самая главная и гордая женская свобода, о какой они читали у Коллонтай и Клары Цеткин, за какую борются с юных лет?..

– Галочка… все же ты зря это сейчас затеяла, не ко времени! – Феня чихнула от попавшей в нос ванили, сморщилась, покрутила головой.

– Ну что, Феня? Опять ты за свое?.. Не надо… Давай-ка вот, лучше масло сбивай… мне это сейчас потребно, а наставления брось. Я лучше знаю, когда и чему время.

– У Фроси живот на нос лезет… Видела? Еще Святки не наступят – родит…

– И пусть рожает. – Галина и бровью не повела, добавила в тесто пряности. – Мне-то какая печаль? Пусть Иван Егорыч Зинченко, муженек ее, об том печалится…

Она вдруг засмеялась, глаза заблестели, щеки зарумянились:

– Ой, Феня, смешные они, мужчины… все всё знают про Фросю и ее живот, и как она с Нестором прошлой зимой… почти на виду… а Иван Егорыч теперь гоголем ходит: «Бог радости послал, Бог радости послал!» Ну, зато ты видела, сколько мануфактуры Зинченки в прошлый раз получили – едва на подводу влезло, и сукно для Фросиных платьев… английское… хорошее сукно, добротное.

– Галочка, это же гадко! Гадко, гадко… Для товарища Махно женщины – все равно что еда… борщ, галушки… или вот, пирог сладкий… Как захотел, так и съел, и никогда он не будет за одним столом питаться, у одной хозяйки… все ему мало, все разное подавай… такой же грубый самец, кобель, как мой Лёвка. Не исправишь ты его, Галя!

– Исправлять и в мыслях нет, Феня. Чёрного кобеля не отмоешь добела, твоя правда. А воспитать – это можно, если только взяться умеючи… Вон, посмотреть хоть на твоего Лёвку, как ты его обтесала за три месяца, почти на человека стал похож! – Галина облизала палец, испачканный сладкой яичной пеной, метнула на подругу игривый взгляд.

– Смейся, смейся… а что, если она вернется?

– Кто?

– Будто ты не поняла! Барынька та московская… «Сашенька»…

Улыбка сползла с румяных Галининых губ, сжались они в злую, тонкую линию, а голос сразу стал глухим, раздраженным:

– Феня, мы ведь с тобой договаривались… никогда не смей ее поминать – ни со мной, ни с другими… иначе ты мне больше не подруга!

– Галя!

– Да, Феня! Даю тебе слово.

Тишина повисла тяжелая – как над покойником. Феня пристыженно в ступку уткнулась, Галина тесто в форму переливала, готовилась сажать в печь… и думала, что Белую Панночку удачно спровадила из Гуляй Поля, надолго, навсегда… и хоть Гришка Васильченко оказался последним идиотом, но и от его глупости и похоти была польза: ничего он не скажет, ничегошеньки, ни словечка не сболтнет про заговор. Если от раны очапается, будет ходить тише воды-ниже травы, не смея на атамана и глаз поднять.

Нестор, правда, хоть и грозен, и на расправу скор, но простодушен порою как дитя, да и отходчив… поверженных врагов не добивает, кающихся прощает. Ошибок много делает, и волю его железную надо бы направлять умело. Кому же такая роль больше пристала, чем жене?..

Галина улыбнулась своим мыслям. Вот станет она законной женой Махно, крестьянской царицей – тогда и решит до конца Гришкину судьбу. И к другим адъютантам и штабным присмотрится, а то очень уж горды стали, заносчивы… с батькой держатся на равных, словно он товарищ их школьный, а не атаман… Каретник, молчун, чересчур много на себя берет, кто ему не по нраву – тех от Нестора плечом подвигает. Хорошо еще, Сева верный человек, понимающий, вот что значит образование. На такого можно положиться, да и с другими анархистами из гуляйпольского союза она общий язык нашла. Кто им всем речи для митингов пишет, кто статьи правит? Вот то-то и оно.

Бои отгремят, придет мирное время, таков закон жизни – но место подобающее рядом с батькой занять нужно сейчас, утвердиться, к себе приучить. Пусть уважают, пусть считаются… тогда и после войны будет толк.

А Панночка больше не вернется… в этом Галина была уверена. Что ей, неженке белорукой, искать здесь, в диких степях, посреди грубого мужичья, пулеметными лентами обвешанного, с гранатами за поясами? Что ей делать рядом с грозным атаманом, лютой ненавистью ненавидящим породивший ее класс – помещиков да дворян?.. Желающих батьке Махно постель согревать и так полным-полно, из его случайных коханок, если кинуть клич по хуторам да окрестным селам, можно отдельный полк собрать. А царица над ними может быть только одна, и уж это место Панночке не достанется. Не зря она сама так рвалась в Екатеринослав: понимала, что к чему.

Панночка, Панночка… Глупая певчая птичка, с пути сбившаяся, едва не погибшая в огненной метели – да она теперь за Галину должна Бога молить, свечки ставить за здравие… Небось как встретилась с сестрой, так сбежала в свой Париж, пятками сверкая, и всю нелепую, стыдную «любовь» с Нестором забыла, как страшный сон.

***

Ночью подморозило. Густой снег над Гуляй Полем пошел рано утром, не прекращался несколько часов, и к полудню по всему селу – на площади, по обочинам улиц, под