Облака на коне - Всеволод Шахов

поздно никто не засиживался. Вечерние сумерки за окном, а внутри только настольная лампа.

Опять звон металла и чертыхание. Скрипучий старческий голос противно приговаривал:

– Набросали железок, нормально пол вымыть нельзя.

Последовали глухое шлёпанье мокрой тряпки и топот ног. Борис привстал. Посмотрел в проход между кульманами. Старушка со шваброй недовольно заталкивала ногой под стол металлические шарниры, лежащие между деревянных ящиков.

– Разбросают же! Любят же беспорядок! Дурь какая–то! Чего они тут сидят? Железки какие–то набросали…

Половая тряпка прошлась между старым навигационным прибором и полуразобранным датчиком давления.

– Лучше бы хлеб шли выращивать. Вон какие очереди–то за хлебом… Как раньше жили без ихнего «завоевания стратосферы», без радио и аэропланов… без железных дорог? И не хуже жили… может и лучше… Чего неймётся? – старушка осеклась, увидев Бориса. Её недовольное лицо быстро трансформировалось в приветливое.

– Э–э, чего–то ты заработался, уже девять вечера.

– Да, вот чертёж нужно доделать, – Борис доброжелательно ответил.

– Работаете, работаете… что–то не получается, наверное?

– Почему не получается? – Борис, вроде как сам себе, пожал плечами.

– Да вот, два раза в неделю здесь пол мою, смотрю, разные деталюшки то появляются, то исчезают, а эта штуковина, – старушка ткнула шваброй на шарнирный узел, – лежит уже полгода.

– Сложный узел. Пока все размеры снимешь, пока деталировку сделаешь… – Борис стал объяснять, но старушка отмахнулась:

– Ладно, зачем рассказывать… всё равно не понимаю… столько всего планируют построить, и то, и это, чудеса–расчудеса, а простого хлеба вот не могут наделать, чтобы всем хватало. Научились бы выращивать хлеб, а потом уж и чудеса всякие… – стала шмурыгать шваброй взад–вперёд, но уже не так размашисто.

– Что вы недовольны? Хлеба в этом году уже достаточно. Это не такая большая проблема. Несколько лет и всё наладится. А вот попробуйте научиться воздушные корабли создавать. Так просто за пару лет не осилить! – Борис почувствовал, что нужно идти домой.

– Летать?! …ходить толком не научились… – старушка, вероятно, хотела вытащить наружу свои проблемы.

– Ну–ну… – Борис сузил глаза, проскользнула неприятная мысль о необходимости общаться с недалёкими людьми. Жёстким шагом направился к двери.

– …на земле столько дел, а они – в небеса. В небеса ещё успеется… помереть раньше времени… Убиться спешат… – старушка нагнулась, отжимая тряпку над ведром.

– А зачем люди живут? Мне вот интересно делать то, что другие не умеют или не могут… а спешить… так ведь жизнь коротка, можно и не успеть, – всё–таки ей удалось завести Бориса, но он сдержался – мысль просквозила только в голове: «А зачем им это?.. вот они эти мелкие люди… всё они о своих мелочах… приземлённые… всё, что дальше материальных благ – им чуждо».

Открыл дверь и вдруг старушка, словно опомнившись, защебетала:

– Ой, подождите! Подождите! – подбежала к Борису, заискивающе заюлила. – Простите меня, наговорила какой–то ерунды, совсем язык не держится. От усталости всё это… – перешла на плаксивый тон, – пожалуйста, не говорите начальству, что я тут болтала.

– Не скажу, – Борису стало противно. Цыкнул и прошмыгнул за дверь.

Тёплый летний дождь безуспешно пытался отвлечь Бориса. Да ладно, успокойся, мало что–ли таких людишек. Просто бесцельно существуют. Правда, не совсем понятно, от чего они удовольствие получают? Неужели только от того, что брюхо набили, и что есть крыша на головой? Неужели у них нет никакого желания постичь что–то неизведанное, научиться чему–то новому? Неужели у них нет природного любопытства? Ладно бы, если не мешали, так ведь многие из них своими высказываниями лезут поперек, и если человек сомневающийся, то могут и перетащить на свою сторону… сторону пустоты. И ведь их большинство!

Да чего далеко ходить, вот например, разве много желающих подняться в горы? Сколько их, которые пожимали плечами и высказывались: «А зачем это надо? Там холодно, тяжести тащить всякие… И какой в этом прок?»

Горы… горы.

Вспомнились едва угадываемые тропинки на скалистых склонах, склонах, набирающих крутизну. Желание их преодолевать тоже набирало силу. Сколько уже таких тропок исхожено, Борис и не помнил, но ощущение неведомого и, в то же время, желаемого… Что в них такого? Вопрос обычно и не вставал. Просто возникало желание, а чем вызвано, так и не объяснишь. Нет, здесь не просто от точки «А» до точки «Б», как в обычной жизни. Здесь, что–то загадочное есть. Ведь знаешь, что есть вершина, есть эта кульминация всего движения и, в процессе этого движения, будет что–то неизведанное. Может, действительно, тянет неизведанное. Движение подразумевает приключение. Да, можно где–то позволить немного отклониться от маршрута, где–то сделать петельку. Удовольствие.... Но ведь может и по другому всё произойти. Да, всякое может быть…

А вспомнить лесистые, невысокие горы, в несколько километров. Зелень деревьев и разнообразие птиц. Щебечут, живут. Буйство растений, и бегущая с вершин звонкая хрустальная вода. Наберёшь в ладони… и умыться… и глотнуть ледяной. Движение… чувствуешь, как ноги легко слушаются, – свежие после ночного сна под звёздным небом, – теперь они стремительно бегут вверх, вверх, на вершину… делают свою работу, чтобы глаза увидели, насладились и всё тело получило удовлетворение от процесса и мозг стал купаться в добрых мыслях.

И вот ты выходишь на самую вершину. Встаёшь на край. Страшно. Вниз глянешь – колени трясутся. Это хорошо – понимаешь, где предел твоим возможностям. А потом звучит твой голос, то ли для себя, то ли для того, кто ещё выше… выше этой вершины.

11

– Я вот чего тебя вызвал… – Дулицкий встал из–за стола и сделал несколько шагов к Харабковскому, – нет, нет, сиди Герц Борисович. – положил руку ему на плечо, – неприятный разговор у меня накануне состоялся.

Дулицкий демонстративно поморщился и стал вышагивать по кабинету. Харабковский тревожно следил за его перемещениями.

– Да… в Эн–Кэ–Вэ–Дэ вызывали… дело тебя тоже касается. Оперуполномоченного по Гражданскому флоту назначили. Знакомиться приглашал, а заодно профилактику провести, – Дулицкий удерживал басовитую интонацию, – Говорит, вот вы – начальник Дирижаблестроительного учебного комбината. Вот, слово «учебный». Это у вас институт или училище? Я ему отвечаю, это бывший дирижаблестроительный факультет МАИ. Высшее образование даём. Тот и набросился: «Так, значит и у вас может завестись всякая нечисть». «Что?» – спрашиваю. А он: «Я хорошо знаю всю эту… слишком много в этих всяких институтах опасных элементов контрреволюционных скопилось. И вы, товарищ Дулицкий, должны быть осмотрительны, даже несмотря на то, что они кажутся полузатухшими очагами и всхлынут только при каких–либо резких изменениях обстановки. Всё равно, я уверен, их политическая энергия – в потенции».

Дулицкий, наконец, уселся за свой стол, посмотрел на лежавшую слева от него потрёпанную серую папку, перевёл взгляд