Тысяча кораблей - Натали Хейнс

Когда Лаодамия наконец явилась и заняла привычное место под деревцом, кузнец в последний раз подумал, правильно ли он поступает. Но ее тщедушное тельце так исхудало, что он не вытерпел. Богатырь медленно приблизился к царице, потому что, сознавая свою дородность, не хотел ее испугать.

— Госпожа, — произнес кузнец, слегка склонив голову. Он чувствовал себя глупо и надеялся, что сейчас довольно рано и соседи, еще занятые собственными делами, ничего не заметят.

Лаодамия не подала виду, что услышала. Кузнец присел перед ней на корточки.

— Госпожа! — повторил он.

Царица перевела взгляд, чтобы посмотреть, что за огромная глыба к ней подкатилась, и с изумлением обнаружила, что перед ней стоит мужчина.

— Я ничем не могу помочь, — промолвила Лаодамия. Чего бы он ни просил — еды, воды, — у нее ничего не было. Как не было и душевных сил, чтобы найти провизию для этого человека. — Прости меня. Я не могу помочь.

Их взгляды встретились, и кузнец снова увидел всю глубину страданий своей первой жены. Он не сумел спасти Филоному, но эту девочку обязательно спасет.

— Мне не нужна твоя помощь, царица, — возразил великан.

Лаодамия едва не улыбнулась, услышав это обращение: так называл ее Протесилай в супружеской спальне.

— Пойдем со мной, — сказал кузнец, и царица растерянно взглянула на него.

Мужчина протянул могучую руку, и она вложила в нее свою ладонь, словно он был отцом, а она — маленькой дочерью. Кузнец повел ее по грязной дороге, обходя колеи, оставленные телегами, груженными мрамором и простым камнем.

— Теперь сюда.

Исполин потянул ее в кузницу, которую от улицы отделяли лишь невысокие загородки. Лаодамия последовала за незнакомцем мимо висевших на стене мехов из телячьей кожи, отполированных до блеска потом кузнеца. За потрепанной наковальней и кучей маленьких острых наконечников копий, которые кузнец изготовил из лома, оставшегося после работы над более крупными изделиями, находился дверной проем, ведущий в кладовую. Глазам Лаодамии потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку, после чего она увидела щербатые горшки и треснувшие котлы, ожидавшие, когда их снова накалят и починят.

За всем этим хламом, в самом дальнем углу, лежала огромная груда материи. Нет, не груда, поняла царица, а один большой кусок ткани, прикрывающий крупный предмет, выше ее ростом.

— Примешь подарок от чужака? — спросил кузнец и одним махом сорвал ткань.

У Лаодамии мгновенно вышел весь воздух из легких, и они сжались, точно мехи, висевшие за дверью. Ибо перед ней стоял Протесилай. Царица не чуяла ног, она видела лишь собственную руку, которую протянула, чтобы коснуться прекрасного лица мужа. Бронза была теплой на ощупь, словно под ней струилась горячая кровь Протесилая. Лаодамия открыла рот, но слов у нее не нашлось.

— Я искренне сожалею о том, что ты потеряла, — подал голос кузнец. — Если твоя милость пожелает, я переправлю статую во дворец, когда тебе будет угодно.

Лаодамия кивнула:

— Да. Да.

Кузнец посмотрел на нее и встряхнул ткань, чтобы снова прикрыть работу.

— Нет! — закричала царица. — Прошу тебя, не надо. — Она обвила статую руками и крепко сжала в объятиях.

Кузнец улыбнулся:

— Не волнуйся. Мои парни скоро будут здесь. Если хочешь, можешь остаться и сопровождать их, когда они повезут ее к тебе.

— Его, — поправила она. — Спасибо. Я так и сделаю.

В последующие дни и месяцы Лаодамия не спускала глаз с бронзового мужа. Царица отказывалась есть и пить в отсутствие статуи, и никто не мог заставить ее покинуть спальню. Родители начали тревожиться, что так их дочь долго не протянет. Рабы называли ее олицетворением трагедии, но по прошествии времени начали презирать женщину, которая не сумела смириться со смертью супруга и снова выйти замуж. Она была еще достаточно молода, чтобы зачать детей с другим.

Родители пытались урезонить дочь, а когда уговоры не возымели действия, решили поступить по собственному разумению. Однажды ночью они дождались, пока Лаодамия уснет, и приказали рабам вынести из спальни бронзового Протесилая. Царица проснулась и обнаружила, что статую сжигают на погребальном костре вместо тела, которое так и не вернулось в Грецию. Женщина издала надтреснутый вопль и бросилась в огонь.

Боги увидели это и, как ни странно, сжалились над несчастной. Когда отец схватил Лаодамию и потащил обратно в спальню, заперев для ее же безопасности, боги отправили Гермеса на переговоры с владыкой подземного царства. В первый и последний раз Аид согласился исполнить их просьбу. Рыдая в мокрую от слез подушку, Лаодамия вдруг ощутила прикосновение теплой руки к спине.

— Тише, маленькая царица, не реви, — сказал ей муж. И она наконец перестала рыдать.

Супруги провели вместе всего день, прежде чем терпение Аида иссякло, и Протесилай вернулся в чертоги мертвых. Не в силах жить без того, кого уже однажды потеряла, Лаодамия сделала из простыни петлю и последовала за мужем. Боги отметили ее преданность, и когда жители Филаки построили царю и царице храм, боги улыбались их молитвам.

Глава 15

Ифигения

Отец прислал известие, что она выходит замуж за Ахилла, и слуги матери так быстро собрали вещи и вынесли их из дворца, что Ифигения поняла: они боятся, как бы великий герой не передумал. Но разве Ахилл не будет счастлив жениться на ней? Она — дочь Агамемнона и Клитемнестры, сестра Ореста и Электры, племянница Менелая, двоюродная сестра Гермионы. А кто такой этот Ахилл? Конечно, его называют величайшим воителем, которого когда-либо знал мир, но ему еще предстояло вступить в войну. И когда Ахилл пристегнет поножи и обнажит меч, он сделает это ради ее семьи. Войска собрались в Авлиде, готовые отплыть в Трою. Но греков возглавлял отец Ифигении, а вовсе не Ахилл — тот повелевал лишь своим народом, мирмидонянами. Да, возможно, он, как поговаривали, проворнее Аполлона, ловчее Гермеса, беспощаднее Ареса. Но Ахилл отнюдь не унизит себя, женившись на ней. Ифигения задрала подбородок, понося воображаемых обличителей за опрометчивое непочтение к ней.

Ифигения с матерью выехали в Авлиду, когда девушка