Погоня за генералом - Александр Александрович Тамоников

очень важно, потому что способствовало наступлению Красной армии, а значит, жертвы не были напрасными. Так думал Шубин, пока они возвращались в партизанский лагерь. Глеб шагал молча. Разговаривать и что-то обсуждать ему сейчас не хотелось. Они потеряли Реброва и четвертую часть людей из партизанского отряда, и это угнетало его. Он никак не мог привыкнуть к смертям своих боевых товарищей. Не мог принять тот факт, что буквально несколько часов назад все они еще были живы, а теперь…

«Теперь о них и об их подвиге, об их борьбе в тылу врага останутся только наши воспоминания, — думал он. — И нам нужно сделать так, чтобы эта память жила и в наших детях, и в наших внуках, и в правнуках. Нужно, чтобы они помнили о своих героически погибших отцах и дедах. Помнили обо всех тех ужасах, которые пережил наш народ, чтобы не повторилась на Земле такая вот страшная и гибельная война».

Из задумчивости Глеба вывел Клименко. Словно прочитав его мысли, он сказал:

— Главное, что мы выполнили задание и взорвали мост. Теперь фрицам больше не гонять эшелоны по этой ветке. Ты не знаешь, когда наступать начнем? — неожиданно спросил он.

— На днях, — ответил Глеб. — Большего сказать не могу, потому что и сам не знаю.

— Послушай, а ты знаешь венгерский язык?

Вопрос, заданный Иваном, был неожиданным, и Шубин удивленно взглянул на него:

— Венгерский? Нет, не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Так ведь тот офицерик из охраны, которого ты в плен взял, — венгр. Как же мы его допрашивать будем?

Шубин отчего-то не удивился такой новости. Может, потому, что слишком устал и удивляться сил уже не осталось. А может, потому, что знал, что среди фашистов и в самом деле есть венгры и немцы вполне могут назначать их командовать предателями из «Галичины».

— Ты откуда об этом узнал? — спросил он у Клименко.

— Один из пленных охранников, что с офицериком был захвачен, мне сказал. Я этого собачьего сына признал. Это Грыць Блажко с хутора Чорногай. Его батька, когда немцы пришли, сразу в лес подался. Он терпеть не мог ни немцев, ни русских, ни поляков, ни евреев. Типичный националист и кулак. Грыцю на то время шестнадцать было, он отказался с батькой в лес идти, с матерью на хуторе остался. Я его к нам в отряд даже как-то звал — не пошел. А вот в «Галичину», значит, через два года войны вступить решился. Ну, пусть теперь сам на себя пеняет…

— Погоди, Иван, — прервал монолог Клименко Глеб. — Если этот твой Грыць говорит, что офицер у них венгр, как же они с ним общались? Как он команды им отдавал?

— А так. Команды этот венгерский фашист им по-немецки отдавал. А они эти немецкие команды знали. Выучили, значит, натаскались… Ну, иногда он по-венгерски ругался, но это и без перевода всем было понятно. А больше он с ними никак не общался. Гордый очень и злой. Чуть что не по нему, сразу в зубы бил кулаком. А попробуй возразить ему, так сразу за пистолет хватается. Одному украинцу из их роты даже ногу прострелил.

— Понятно, — задумчиво ответил Шубин. — А второго из этой компании ты не знаешь? Что за тип? Он вроде как постарше Блажко будет.

— Нет, этого я не знаю, — ответил Клименко. — Не местный он. Молчал все время, пока я с Грыцьком разговаривал, только хмурился да недобро смотрел на меня. Думаю я, что не станет он ничего говорить. Такого сразу в расход можно было пустить, чтобы зря по лесу не гнать.

— Ну, этого ты знать не можешь — зря или не зря, — заметил Глеб. — Если человек чем-то тебе не понравился, это не значит, что он никакой нужной для нас информацией не владеет. Может, как раз он нам все что надо и расскажет.

— А что с венгром делать будем, я так и не понял, — озабоченно проговорил Клименко.

— Посмотрим, — ответил Глеб. — Может, кто-то в отряде венгерским владеет. Вот вернемся в лагерь и решим. А пока пускай топают.

До лагеря партизан оставалось совсем немного, когда в небе появились немецкие бомбардировщики. Они пролетали совсем низко над деревьями, что насторожило партизан, возвращающихся с боевого задания.

— Не нравится мне это, — заметил Васильчук. — В последний раз вот так низко они летали полгода назад, когда мы им парочку гарнизонов в Детковцах разнесли. В тот раз, считай, весь свой боевой запас на это потратили — пару домов, машину связи спалили и склад с боеприпасами рванули. Горело славно. Вот они тогда разозлились! Не пожалели на нас бомб. Людям зимой пришлось спешно лагерь покидать. А мороз был, снега намело!

Не успел он договорить, как где-то в той стороне, где находился лагерь, раздались взрывы.

— Сволочи проклятые! — выругался Васильчук. — Прибавим ходу, ребятки! — скомандовал он. — По всей видимости, опять по лагерю бьют…

Глава девятая

Когда Шубин и партизаны прибежали в лагерь, налет уже закончился. Самолеты, скинув весь запас бомб, улетели. По всей территории лагеря зияли воронки, горело несколько бревенчатых времянок, занимался огнем кустарник и небольшие деревца.

Первым делом партизаны принялись тушить пожар. Воду брали из лесного озерца, что находилось рядом с лагерем. Вскоре к мужчинам присоединились подростки и женщины, вернувшиеся из леса, где они прятались от налета. Детей оставили пока в лесу под присмотром стариков. Мало ли что могло случиться? Вдруг самолеты вернутся, чтобы закончить начатое ими разрушение?

Когда пожары, вернее, очаги начинающегося пожара, были потушены, женщины кинулись высматривать своих мужей и братьев. А узнав об их гибели, уже не сдерживали ни громких рыданий, ни проклятий в адрес фашистов. Одна молодая женщина, увидев пленных, кинулась к ним и принялась таскать за волосы Грыця. За ней к пленным стали подбегать и другие овдовевшие женщины. Разведчики с большим трудом стали отдирать и отгонять несчастных и потерявших разум от горя женщин от арестантов. Но они, охваченные горем и жаждой мести, еще больше наседали на пленных. Били их кулаками, царапали, таскали за волосы, валили на землю и топтали. Если бы не громкий и властный голос Васильчука, женщины наверняка растерзали бы и венгерского офицера, и обоих националистов.

— А ну-ка, бабы, угомонились! Разойдись! — крикнул командир партизан и выстрелил вверх из автомата.

Может быть, помог его авторитет, а может, автоматная очередь, но крики и ругательства резко оборвались. Женщины расступились. Возбуждение все еще не улеглось, они тяжело дышали, но глаза их были опущены, чтобы не видеть командира, который строго и с осуждением смотрел на них.

— Не стыдно, — укоризненно проговорил Васильчук, — уподобляться