Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Когда девичья дружина снова шла мимо, все повторилось: Рагнора взглянула на Унезора, ждавшего этого, и задержала взгляд. Неудивительно, что когда гуляния закончилось, пение смолкло и девушки разбежались по дворам греться, Унезор с парой приятелей еще топтался у ворот, поджидая Рагнору.

Она пришла с Остромирой, Дединкой и еще тремя девушками из живших здесь. Все заскочили во двор, а Рагнора остановилась и смерила Унезора взглядом.

– Отошли их, – велела она, беглым взглядом указав на его приятелей.

Унезор сделал знак, Средень и Горюн отступили на несколько шагов, не переставая, однако, за ними наблюдать.

– Дай угадаю, – негромко сказала Рагнора; чтобы лучше разобрать, Унезор подался к ней. – Не хотел бы ты завтра побывать на Куромолье в беседе?

– Еще как хотел бы, – прямо ответил Унезор, по природе не склонный вилять и лукавить. – Что угодно сделаю, если ты…

– Мне и впрямь кое-что угодно. Если ты выполнишь все, как я скажу, то я позволю тебе прийти. Но до завтра ты должен хранить полное молчание. Проводи меня, я тебе расскажу…

* * *

Только за полночь Рагнора добралась до дома. Осторожно толкнула дверь – было не заперто, в щель проник свет лучин. Осторожно она вошла, стараясь никого не потревожить… и вздрогнула. Мать на широкой лавке справа от двери, где они с отцом спали, неспешно пряла, а рядом с ней сидел отец. Оба они повернули головы на скрип двери, как две молчаливые тени, и на Рагнору повеяло тревогой. Затворив дверь за собой, она застыла, будто провинилась в чем-то. Что мать ее ждет, не ложится – это обычное дело, но отец? Он почему не спит в такой час?

Равдан кивнул: дескать, проходи. На полатях виднелись в ряд четыре головы младших детей, на дальней лавке и на полу спали челядины. Рагнора сняла кожух, повесила у двери, прошла к печи, приложила озябшие руки к теплым камням.

– Ну, что? – настиг ее со спины голос отца. – Позвали его?

Рагнора нехотя обернулась. Равдан пристально смотрел на нее, наклонившись вперед и сцепив крупные кисти рук перед собой. При его внушительной, красивой внешности кровавого цвета пятно над глазом производило устрашающее впечатление, и сама Рагнора подозревала: не случайно ее мать в юности называли женой Кощея. Что-то от Владыки Подземья было и в Равдане: прямой, холодный взгляд серых глаз, твердый нрав, в юности – веселый и дерзкий, с годами ставший властным и жестким. Особенно если он смотрел на нее, как сейчас, тяжелым требовательным взором, и при свете двух лучин на печи, в полумраке, его глаза казались черными…

Рагнора взглянула на мать, та ответила ей предостерегающим взглядом.

– Ты позвала его? – повторил отец. – Он придет?

– Я… – Рагнора сглотнула.

– Я же тебе сказал. Я же тебе ясно сказал…

Равдан медленно встал и сделал к ней шаг. Рагнора внутренне поежилась; она хранила невозмутимый вид, стояла гордо, но внутри у нее все задрожало. Дерзкая и неустрашимая с посторонними, отца она боялась.

Отец всегда был с нею строг. Равдан прекрасно помнил, что она приходится правнучкой Рагноре-старой, недоброй женщине, дочери норвежского конунга, могущественной колдунье, чьей жизни он положил конец своими руками и до сих пор втайне ждал мести покойницы. Он помнил, что дочь была зачата в ночь Карачуна, когда он пришел на княжий двор в волчьей шкуре и личине, числясь в мертвецах. Если именно та ночь дала им с Ведомой первенца – такова воля темных богов, и с самого рождения дочери Равдан относился к дочери с настороженностью, ждал, что в ней проявятся могущественные и недобрые силы. Равдан считал себя вполне способным держать эти силы в узде, но следил, чтобы не дать им почувствовать слабину.

– Я сказал, и ты слышала. – Равдан подошел к дочери вплотную, глядя на нее сверху вниз: она уступала ему ростом более чем на голову. – Ты позовешь Торлейва на ваши гулянья. Будешь с ним приветлива. Можешь подмигивать, заигрывать и все такое, что у девок водится. Мне нужно, чтобы он на тебя клюнул. Так ты позвала его или нет? Отвечай.

Он говорил негромким, ровным голосом, но его присутствие подавляло Рагнору само по себе. Она глубоко вздохнула. Отец держался спокойно, но она знала – при малейшем намеке на неповиновение эта крупная рука неуловимо быстро отвесит такую пощечину, что в ушах зазвенит.

– Да, – быстро выдохнула она. – Мы его позвали. Он придет.

– Правда? – Равдан слегка наклонился к ней.

Он был проницателен, хорошо знал свою строптивую дочь и угадывал все ее попытки солгать.

– Истовое слово. – Рагнора заставила себя взглянуть ему в лицо, и у нее слегка закружилась голова, будто она и правда смотрела в глаза из Кощного Подземья. – Мы его встретили у Миродара в доме. Позвали завтра к нам в беседу, при Миродаре и всех его ближиках. И девки со мной были. За ним пойдут и со всей честью приведут. Если сам не передумает.

– Ну, смотри, – более мягким тоном, в котором можно было даже расслышать одобрение, ответил отец.

Равдан сделал шаг назад и стал расстегивать пояс: дело выяснено, можно и спать. Ведома встала и сняла прялку со скамьи. Все повторяется, думала она. Рагнора мало походила на нее во всем, кроме одного: как сама Ведома в юности враждовала со своим отцом, Сверкером, так теперь ее подросшая дочь враждовала с Равданом – главным предметом раздора между Ведомой и Сверкером, из-за чего тот и пустил слух, будто Ведома три года прожила у Кощея. Это была, как видно, их родовая доля, и Рагнора так же мало хотела повиноваться своему отцу, как ее мать когда-то – своему.

Укладываясь спать, Ведома косилась на Равдана. Он казался спокойным – поверил, что его воля выполнена. Но Ведома видела по лицу дочери: что-то не так. Та сказала не все, и здесь, как во многом другом, своя воля для нее важнее отцовской.

* * *

Проводив Остромиру на княжий двор, Дединка пробралась в девичью избу, где на полатях лежал ее простой постельник, набитый пухом рогоза, и одеяло из двух овчин. Ее никто не ждал со светом, и пришлось пробираться на ощупь, стараясь не шуметь, ни на что не наткнуться и никого не потревожить. Хлина, русинка-ключница, услышит и разворчится, завтра весь день будет поедом есть. Пробраться тихо для Дединки труда не оставляло: не в первый раз. В темноте она скинула свой мужской наряд – порты и короткую рубаху,