Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Хочет через бабу что-то вызнать? Коли так, то и шума поднимать не надо. Пусть он с ней круги водит, авось и проведает чего.

– Но почему – к Речице? – сама себе возразила Прияна. – Чего она такого может знать, чего я не знаю?

– Ничего. А стал бы Свенельдич парня подсылать – так не Бранда бы выбрал. – Торлейв усмехнулся. – Бранд парень хороший и надежный, но по бабьей части есть и половчее его.

– К бабе он тебя подослал бы, да? – съязвила Прияна. – О боги, сама сижу тут с тобой, как они в той клети…

Торлейв глубоко вздохнул, снова обхватил ее обеими руками и прижался лицом к ее убрусу. После каждой их встречи ему все труднее давалось дождаться следующей. Со вчерашнего дня, когда Мистина прислал за ним и сказал, что в полдень надо будет пойти к Улее встретиться с Прияной, он жил, считая каждый вдох. Но даже не знал, о чем мечтать, кроме того, чтобы просто ее увидеть. Она замужем. И не за кем-нибудь, а за князем русским. А этот князь – его, Торлейва, двоюродный брат. И родовая, и воинская честь запрещает ему добиваться этой женщины. Сам того не зная, Торлейв унаследовал душевную пылкость своего отца, но той дерзости в желаниях, которой Мистина отличался с юных лет, в нем не было. Он жаждал Прияну, но не знал, решился бы взабыль на нее посягнуть, если она захотела бы, или честь пересилила бы страсть.

Человек более мстительный стремился бы овладеть женой князя в отместку за то, что тот отнял у него невесту – Малушу. Но Торлейв об этом вовсе не думал, хотя первое чувство единения с Прияной его посетило именно тогда, когда он увидел в них обоих жертв, пострадавших от недолгого союза Святослава с Малушей. И вот Святослав давно забыл Малушу, да и она в конце лета должна выйти замуж за кого-то из словенских бояр, уже имея от него дитя. А его собственная страсть к Прияне делается все сильнее, хотя обида на князя давно забыта. Но если Мистина в молодости мог проводить с Эльгой сколько угодно времени и никто тому не дивился, то Торлейв даже показаться на княжьем дворе не мог без того, чтобы к нему не устремились десятки удивленных взоров. А встреча наедине, как сейчас, и вовсе была таким редким подарком судьбы, что Торлейв только вдыхал запах убруса Прияны, равнодушный ко всем на свете убийствам, к мести, крови и серебру.

Она сидела неподвижно, сосредоточенная на одном: на ощущении его руки, обнимающей ее плечи. Хотелось сидеть так вечно. Но Прияна помнила и про Улею за печкой – что она там себе думает, слыша у них тишину? – и про Хавлота с Сияной на крыльце за дверью. Те и вовсе не подозревают, что она здесь не с травницей, а с мужчиной.

– Никто не видел, как ты сюда вошел? – шепнула Прияна.

– Я сюда не входил, – донесся глухой ответ.

– Как это? Огненным змеем прилетел и искрами сквозь крышу просочился?

– Хотел бы я так уметь… Я пришел на другую улицу. – Торлейв выпустил ее и выпрямился. – Этот двор с тыла граничит с другим, с двором Верьяна. Это торговый человек, и он – Мистины подручный. Что-то у них там было, он то ли с мытом лукавил, то ли для греков за куны выведывал, но Мистина как-то обмолвился, что надо было его повесить, а он его вместо того к делу приспособил. У Верьяна на дворе погреб, и здесь на дворе погреб, а между ними – лаз подземный. Я приехал к Верьяну, а через лаз прошел сюда. И уйду так же. Что к торговому человеку любой наведаться может, что к травнице, знакомый и незнакомый, ничего в том нет дивного. А живут они на разных улицах. Кто не знает, ни за что не поймет, что мы с тобой могли увидеться. Ты запомни, мало ли что?

– Хитро как…

– У Верьяна целая изба для гостей из лаза, куда хозяева не суются. В ней даже переночевать можно, если что.

Торлейв сказал это без задней мысли, но пока говорил, задняя мысль появилась – у них обоих разом. Но так же дружно они ее отогнали.

– Пора мне. – Подавляя вздох, Прияна встала. – Все сказала, что хотела.

Торлейв тоже встал. У обоих было чувств конца праздника: только было припали к этой хмельной чаше, а она и пуста. Надо расходиться, и никаких надежд на скорую встречу. Да и что им в той встрече? Стой между ними сейчас стена каменная – и она не сделала бы их взаимное влечение более безнадежным.

Прияна вспомнила, как прибежала к Торлейву в то утро, узнав о вокняжении в Хольмгарде Малушиного «сына угла». Слава богам, кажется, обошлось, до княжьего двора весть о той встрече не просочилась. Теперь надеяться, что о походе за дивьим синь-корнем тоже никто лишнего не узнает. Но как же унизительно ей, княжьей дочери и княжьей жене, тайком встречаться с парнем… Пусть Торлейв ей и не любовник, но раз она невольно жалеет об этом, то и заслуга невелика…

Торлейв взглянул ей в глаза; он старался придать взгляду твердость, но в нем просвечивала тоска вместе с усилием ее перебороть. Он ни о чем не будет просить, зная, что им обоим надо выбирать между своими желаниям и честью.

Этот взгляд чуть не сокрушил Прияне сердце. Эта тоска и борьба были отражением ее собственных; она испытывала неловкость, думая о своем влечении к Торлейву, но этот взгляд еще раз объединил их, показывая – им одинаково трудно. Просто уйти сейчас было все равно что остаться без воздуха.

Прияна подалась к нему, сама не зная, что хочет сказать, утешить его, но не обнадеживать – и не находила слов, понимая, что такое выразить и невозможно. Только надежда могла бы их утешить, а ее не было нигде на всем свете, даже на острове Буяне. Торлейв наклонился к ней и поцеловал, и в самом его поцелуе была уверенность и надежда. Любви их не было места на земле, но она упорно жила в тонком пространстве между их сомкнутыми губами, и почти против воли Прияна отвечала ему, принимая эту надежду. Его поцелуи преображали для Прияны мир: судьба, которой не было, потому что не могло быть, в них оказывалась живой, настоящей, горячей и уверенной. Блаженный жар растекался