Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Прияна задрожала – так страшно стало. Почему Свенельдич мог принять виру, отказавшись от мести? Чем Святослав через Болву мог так его напугать… ей, жене, ни слова не сказав? Кругом тайны! И Святослав, и Мистина, те, кто должен ей доверять, плетут какие-то тенета, но просят от нее помощи!

От тревожного волнения трудно было сидеть неподвижно, хотелось куда-то бежать. Прияна стиснула руки. Надо увидеться со Свенельдичем и выяснить, что означают эти встречи его бережатого с Речицей. Они с Мистиной договорились объединить усилия ради отыскания Игмора, чтобы Мистина отомстил за сына, а она сберегла мужа от гнева богов. Если Мистина от своей цели отказался, она, Прияна, лишится единственного ценного союзника… Невозможно было заниматься обычными делами, ничего не выяснив.

На какой-то миг Прияну одолело искушение: пойти к Святославу и прямо спросить, зачем эти четыре гривны. С каких это пор у него завелись от нее такие важные тайны? Да еще с тех, как он чуть ли не в жены себе посадил Малушу, с горечью напомнила она сама себе, а с тех пор две зимы прошло. Так что если теперь он таит от нее что-то важное про Игморову братию – это не новость. Да и спрашивала она уже про эти гривны. Если он сразу не сказал, так и дальше не скажет.

Но она, княгиня, – не Речица, которая отпросилась да и пошла со двора, а куда – никому дела нет. Да и ту две любопытные бабенки выследили…

Еще поразмыслив, Прияна подозвала к себе Сияну.

– Есть для тебя дело, – зашептала княгиня, велев той сесть рядом. – И никому ни слова поняла? Даже сестрам. Пойдешь сейчас на Подол, отыщешь улицу, где древляне живут, спросишь двор зелейниц – Забирохи и Улеи. На воротах пучок полыни висит. Забироха – старая, Улея – средних лет. К Улее подойдешь и скажешь тихонько: завтра, мол, в полдень госпожа придет, пусть приготовит дивий синь-корень. Она уж знает…

* * *

К зелейницам Прияна отправилась пешком, одевшись в обычную плахту, и взяла с собой только двоих: Сияну и Хавлота. День был жаркий, ярко светло солнце, и то, что женщина прикрывает лицо краем убруса, оставив лишь щель для глаз, не казалось странным. Сияна выглядела взволнованной, Хавлот – хмурым. Чтобы не привлекать внимания, он взял из оружия только скрам, и хотя опасностей ниоткуда не ждал, все же не мог быть спокоен, в одиночку сопровождая княгиню в какое-то незнакомое место к неведомым людям. Ему, как мужчине, сама по себе не нравилось возня со всякими чародейками и зелейницами-корейницами. Даже было предложил, мол, давай я ее сюда доставлю, коли нужна, но Прияна сказала: нельзя, тут сглазят. О том, что ей надо от зелейницы, никто не спрашивал, но все, на ее беду, и так догадывались. Четыре лета назад молодая княгиня родила мертвое дитя, долго потом хворала и с тех пор ни разу больше не понесла. Ясное дело, применяли все ведомые средства, даже от греков привозили какое-то душистое масло, но толку не было. Видно, думала Сияна, у древлян сыскался какой-то особенный синь-див-корешок, или как его там… А когда князь завел уже двоих сыновей от других жен, за бесовым хвостом побежишь, лишь бы снова понести…

Прияна понимала, что о ней думают слуги верные, и от этого гнет на сердце еще усиливался. Этот способ связаться ей подсказал Мистина в тот день, когда они договорились помогать друг другу: если передать Улее, что госпоже нужен дивий синь-корень, и назвать время, она донесет куда надо, и в названное время у нее будет или сам Мистина, или кто-то из его доверенных людей. Доверенных людей у него было мало, и Прияна знала, что встретит кого-то хорошо знакомого. Самого Мистину – едва ли. Был четверг, Перунов день, и к полудню Святослав, как всегда, уехал на Святую гору, чтобы сесть там под Перунов дуб и разбирать судебные дела, всякие тяжбы и жалобы киян. Удачно вышло, что благодаря этому побег княгини со двора должен был пройти незамеченным. Но и Мистина, как воевода киевский, будет сидеть под тем же дубом.

Умная Сияна вчера догадалась запомнить дорогу и привела княгиню и Хавлота прямо к воротам с большим, сухим уже пучком полыни. Хавлот постучал – старался потише, но под его тяжелым кулаком створки содрогнулись. Навстречу выбежала сама Улея – лет тридцати, невысокая бабенка, пышногрудая и миловидная, опрятно одетая; в ее больших карих глазах блестела собачья умильность. Видно, ее предупреждали оказывать «госпоже», которая придет за синь-корнем, всяческий почет, ни о чем не спрашивая; она кланялась Прияне, не заглядывая под убрус, и сразу повела к избе. Во дворе больше никого не было, кроме кур и пса на привязи. Под навесом шелестели на ветру, распространяя пряный травяной дух, бесчисленные пучки и связки разных стеблей и веток, вывешенные на просушку.

– Уже готов… синь-корень, – сказала Улея у крыльца, бросив быстрый взгляд на дверь.

– Останьтесь здесь, я войду одна, – велела Прияна Сияне и Хавлоту и показала Улее глазами: веди.

Это их не удивило: если Улея собирается с тем корнем творить какое ведовство, оно, конечно, чужого глаза не терпит. Улея толкнула дверь и с поклоном пропустила Прияну вперед, потом тоже вошла и закрыла дверь.

Навстречу им шагнул рослый мужчина, и Прияна вздрогнула, узнав Торлейва. Он широко улыбался, и руки его были готовы для объятий; бросив взгляд на Улею, он сдержал порыв, медленно подошел к Прияне, взял за руку и, когда она подняла к нему лицо, все же не удержался и поцеловал.

– Пойдем. – Он потянул ее от двери вглубь избы.

– А мне, господин… – начала Улея, – уйти велишь или остаться?

– Останься, – велела Прияна.

Что подумают Сияна с зятем, если она, придя к травнице, ту выставит и будет сидеть в чужой избе якобы одна?

Печь стояла слева от входа, устьем внутрь избы, а вдоль ее ближней к входу стенке была устроена скамья. Улея уселась там, заодно охраняя вход. Не выпуская руки Прияны, Торлейв провел ее за печь и усадил, так что печь оказалась между ними и Улеей. Очутившись вдруг чуть ли не наедине с тем, кого в глубине души и надеялась увидеть, Прияна затрепетала от волнения. Этого чисто девичьего волнения перед неведомым, но желанным она не испытывала уже семь лет, ей оно было совсем не к лицу, и от непривычности этого чувства