Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

Динь Тао... Где Ле Динь Тао? Что же ты, скотина, не отвечаешь? Буй Суан Бинь...

— Я!

В толпе говорили:

— Это не в солдаты берут, а в рабочие батальоны...

— Все равно, разве можно так? Что же они с ними, как с бандитами...

— А ты попробуй по-другому, так никто и не пойдет, все разбегутся.

— Смотри-ка, и грамотных стали брать. Вон у Куанга сына тоже забрали.

— Даже со школьным аттестатом и то берут. Сержантами, говорят, сделают и переводчиками.

— Откуда ты знаешь?

— Только что сборщик налогов в лавке у Шень рассказывал.

Во дворе продолжалась перекличка.

— Чан Ван Тан!

Это сын тетушки Диеу. Тхао вытягивала шею, стараясь отыскать его в толпе.

Наконец из ворот вышли стражники, расчищая дорогу дубинками. Люди отхлынули. Затем появился староста с зонтом в руках. Новобранцы в окружении солдат шли за ним по трое в ряд. Шли как на каторгу. Прощай, семья, прощай, родное село... Слышался громкий плач родных да грубая брань и угрозы стражников.

Тхао старалась отыскать в толпе Тана. Он шел почти последним, держа в руке узелок с одеждой. Видно, тетушка Диеу все-таки успела сунуть ему в руки этот узелок. Другой рукой он придерживал зачем-то свой старенький нон. Лицо у него было какое-то бессмысленное, окаменевшее, точно его душа уже распростилась с телом. Тетушка Диеу плелась за сыном по обочине дороги. Время от времени Тан оборачивался и лицо его болезненно морщилось.

— Не нужно, мама, иди домой... — упрашивал он ее.

У выхода из села толпа провожающих постепенно начала редеть, но несколько женщин, обессилевших от горя и слез, тащились за колонной, стараясь еще хоть раз взглянуть на своих близких, подальше проводить их в этот, может быть последний, путь.

Тхао остановилась на дороге и, забыв сейчас обо всем, смотрела вслед уходящим.

— Пойдем, — услышала она голос Дон. — Нам ведь нужно закончить с рисом. А то не успеем.

Тхао послушно повернула назад. У обеих женщин в глазах стояли слезы. От радостного настроения, которое бывает обычно у крестьян в первый день жатвы, не осталось и следа.

XI

Прошло недели полторы, пока жители села Гань смогли наконец успокоиться. Пользуясь случаем, сельские чиновники под тем или иным предлогом заходили в зажиточные семьи и, угрожая новым набором, старались выжать из них что возможно в свой карман. Вот и к Зяо заглянул староста Тон, чтобы «поговорить по душам». Он был настроен благожелательно и растолковал Зяо, что, хотя Донг и получит аттестат об окончании средней школы, по теперешним законам он все равно подлежит службе в армии в качестве сержанта-переводчика.

Пришлось привести немало красноречивых доводов, подкрепленных взяткой, чтобы староста оставил их в покое.

Но в конце концов и эта история постепенно забылась. Жизнь маленьких людей на берегах Лыонга продолжала идти своей проторенной тропкой. В полях созрел рис. Днем из бездонной голубизны неба на землю падали раскаленные лучи. Сочные, зеленые стебли золотились, подсыхали, передавая свои соки выше, в колосья, которые лениво покачивались, тяжело нагибаясь к земле. Река совсем обмелела, обнажив покрытые сухим, раскаленным песком берега. Вода в ней стала какого-то желтовато-бурого цвета, и текла она теперь медленно, устало среди бескрайних, до самого горизонта, полей созревшего риса.

С каждым днем на поля выходило все больше жнецов. И вот наконец настала горячая пора жатвы. Все, кто остался в деревне, высыпали на уборку. Среди желтого моря колосьев пестрели бесчисленные светлые пятна широкополых шляп. По дорогам оживленно сновали вереницы носильщиков. Красные, разомлевшие от жары, шли они быстрой, пружинистой походкой, с коромыслами, на которых, покачиваясь, висели корзины, наполненные снопами. В воздухе стоял свежий запах скошенных колосьев. Села словно ожили. Ведь последние месяцы люди питались только рисовой похлебкой и бататом. А у многих не было и этого, и они кое-как перебивались несозревшими бананами и просто съедобной травой. От недоедания лица заострялись, глаза мутнели, губы делались мертвенно-бледными. Ну, а сейчас, когда и на завтрак и на обед был молодой ароматный рис, все посвежели, окрепли, работали весело и быстро. Над полями звенел смех и гомон, звучали песни.

Тетушке Муй хватило дня, чтобы с помощью Мама убрать и обмолотить урожай со своих двух сао, а потом и она и Мам пошли наниматься на работу и теперь целыми днями пропадали в полях. Даже Хюе оставляла в эти дни братишку одного и уходила собирать на дорогах упавшие колоски. Возвращалась она затемно. Тетушке Муй предстояло отработать пятнадцать дней у сборщика налогов Сыока в уплату долга, который она взяла под новый урожай, чтобы свести концы с концами и дотянуть последние месяцы. Ну а Мам шел обычно искать свою артель. Пока не начались полевые работы, в артели было всего четыре-пять человек. Они ловили вместе рыбу, креветок, улов продавали, барыш честно делили поровну. А когда приходила пора жатвы, к ним присоединялось еще человек шесть-семь молодых ребят, умелых жнецов, они всей артелью шли наниматься. Артельным старостой был у них дядюшка Тео, человек серьезный, бывалый, он хорошо знал окрестные уезды. Работать на полях артелью было удобней, да и сообща легче отстоять свои права, если бы, например, хозяин вздумал снизить договорную цену. Работали они иногда аккордно — так было выгодней. И хозяева — пусть то был даже сам староста — вынуждены были считаться с такой артелью и обращались с ними более уважительно. Но кончалась жатва, и артель распадалась.

В этом году артель лишилась трех человек. Их забрали в солдаты для отправки в Европу. К счастью, Коя, близкого приятеля Мама, пока, кажется, не тронули. Так же как и Мам, Кой во время жатвы работал по найму на полях, но, будучи большим мастером по части рыбной ловли и ловли креветок, он чуть ли не круглый год пропадал на реке или на озерах. Сильный и ловкий, Кой был похож на выдру, глаза его смотрели на всех насмешливо, даже дерзко. Мать Коя умерла, когда тот был еще совсем маленьким, и ему уже с малых лет пришлось самому содержать старого пьяницу отца, с которым он жил на отшибе, в лачуге на берегу реки.

Когда Кой узнал, что в их селе ребят забирают в солдаты, он тут же бросился искать Мама. Но, увидев, что тот дома, успокоился.

— А я решил, что тебя тоже забрили.

Мам не понял.

— Разве ты не знаешь, — пояснил Кой, — новобранца сначала, как бонзу, обреют, а потом