Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

телеграмму, так и не полученную, о рождении у них сына; но в целом после отъезда общение между ними и Бельфлёрами практически сошло на нет.

— Что правда, то правда, — говорила Делла с печальной улыбкой. — У каждого из нас свой путь.

И всё же…

За каких-нибудь два дня до свадьбы Гарнет тайно вызвала своего любовника Гидеона и с горячностью проговорила с ним около сорока пяти минут.

Она сказала, что хочет лишь попрощаться с ним. Ведь, как ему известно, в субботу она выходит замуж и вскоре после этого отбывает в Англию. Жизнь её делает поворот, которого она не могла предвидеть.

— Между нами… Между мною и тобой… столько всего произошло, — запинаясь проговорила она. — Будто бы мы… Будто мы и впрямь были женаты и вместе скорбели о потере нашего ребенка. Поэтому… поэтому мне захотелось попрощаться с тобой… Наедине.

Глубоко тронутый Гидеон взял девушку за руку и поднес ее к своим губам. Он что-то пробормотал о ее изысканном обручальном кольце — небольшая розовая жемчужина в старинной оправе, — мол, он ничего подобного не видел.

— Да, — рассеянно отвечала Гарнет, — оно очень красивое… Лорд Данрейвен«— прекрасный человек, и я с трудом… с трудом… — глядя в сумрачное, меланхоличное лицо своего возлюбленного (ведь он тоже страдал, возможно, сильнее, чем она), она потеряла нить своих мыслей.

Немного погодя, Гидеон отпустил ее руку. Он пожелал ей счастья в браке, там, на ее новой родине. Как она думает, она когда-нибудь вернется в Америку?

Нет, полагала Гарнет. Лорд Данрейвен не раз выражал желание «устроиться на одном месте» — после этого изнурительно суматошного года; было очевидно, что он привык к куда более размеренному образу жизни.

— Он по натуре спокойный человек, — сказала Гарнет. — В отличие… в отличие от тебя. И твоей семьи.

— Да, он прекрасный человек, — промолвил Гидеон. — И заслуживает счастья.

Какое-то время оба молчали. В дальней части дома раздавались бравурные звуки пианино и весело смеялись дети; от камина исходил приятный запах пылающих дров; дверь в комнату, где они находились, была прикрыта неплотно — и, толкнув ее, к ним зашел кот — Малелеил собственной персоной, ослепительно красивый в своей зимней шубке. Вопросительно мяукнув, он резво подбежал ближе, словно они с Гидеоном были близкие друзья. В свете люстры в его янтарных глазах, казалось, светился скрытый ум, а роскошный серебристый хвост веером распушался кверху.

— Что ж… — произнесла Гарнет. Она остановилась, часто моргая. — Я только хотела… Я подумала, раз до субботы осталось всего…

Гидеон тяжело кивнул.

— Да, нужно столько всего подготовить, могу себе представить. Ты будешь вся в делах.

— Миссис Пим рассказала мне… что ты купил аэропорт, в Инвемире, это так? Ты учишься летать на самолете?

— Да, — ответил Гидеон.

— Но разве… Разве это не опасное занятие?

— Опасное? — переспросил Гидеон. Он наклонился и стал гладить красавца кота по голове; казалось, это отвлекло его внимание, — Но мужчина всегда должен к чему-то стремиться, как же иначе. Только в движении жизнь.

— А твоя жена не возражает? — сказала Гарнет тихим, дрожащим, отчаянным голосом.

— Моя жена? — спросил Гидеон, словно не понимая.

— Да, неужели она не возражает? Ведь это, конечно, очень опасно. — Гидеон рассмеялся и выпрямился. Гарнет не могла истолковать его реакцию. — Только в движении жизнь, — проговорила она. — Я запомню это.

Она улыбнулась своему возлюбленному прелестной и печальной улыбкой, столь обворожительной, что ему пришлось отвести взгляд.

— Что ж, — прошептала она, — наверное, нам пора попрощаться. Полагаю…

Малелеил потерся о ее ноги и завел свою булькающую горловую песню, но, когда она нагнулась, чтобы погладить его, он вдруг уклонился, запрыгнул на спинку стула, а оттуда на каминную полку. Хрустальная ваза, задетая его хвостом, зашаталась и чуть не упала.

— Да, наверное, пора, — сказал Гидеон.

Он был сейчас совсем смиренен, почти торжественен. Хотел ли он зарыдать, закричать в голос, как она? В последние месяцы у него на лице появилось скорбное выражение. Но, несмотря на впалые, изборожденные морщинами щеки, глаза с темными тенями и почти жестокий изгиб губ, он был по-прежнему неотразимо хорош собой. Гарнет почувствовала укол блаженного испуга: она понимала, что обречена носить образ этого мужчины в самом потаенном уголке сердца всю свою жизнь.

— Но если, в последний миг, — вдруг воскликнула она, и сердце как бешеное колотилось у нее в груди, — если… даже на пороге церкви… Или после церемонии, когда мы будем уезжать… Знай, если ты подашь мне знак — если поднимешь руку, так, словно… словно по случайности, даже в самый последний миг, Гидеон, знай, я прибегу к тебе!

И тут несносный кот перепрыгнул с камина на стол и в прыжке все-таки смахнул вазу на пол; она разлетелась на дюжину крупных, причудливой формы осколков.

Когда новобрачные уже садились в семейный лимузин Бельфлёров и, стоя на пороге дома Деллы, махали на прощание ликующим гостям, у Гидеона, стоящего позади в тяжелом ондатровом пальто и шапке (мартовский ветер принес с собой пронзительный холод), зачесалось ухо; он машинально поднял было руку — но вдруг замер. Потому что увидел, как смотрит на него Гарнет.

Она тоже усердно махала гостям. Ее прелестные ручки в белых перчатках летали в воздухе, как пташки, чудесные волосы развевались на ветру — и вдруг, увидев, что он вроде бы хочет сделать какое-то движение, — она вся застыла. И уставилась на него с выражением, в котором смешалась надежда, ужас и неверие.

Но Гидеон не стал чесать ухо. Медленно, очень медленно он опустил руку. Я потерплю, подумал он, несмотря на сильный зуд, потерплю, пока лимузин не скроется из виду, мчась по дороге к Фоллз.

Барабан-из-кожи

Непостижимо! И зачем он вообще это затеял? По какой причине впал в такой цинизм, в такое безрассудство? Только вообразите: великий Рафаэль