"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Конечно, нет! – Я чуть не засмеялась, хотя меня больше тянуло заплакать.

– Но это такое чудо, что в этот раз они пошли громить двор князя Предслава, а не мой, не Гостяты и не Авраама с Ицхаком, что я просто не верю. Тем более что я уже стоял здесь, и меня можно было побить прямо на месте. Счастлив мой бог! Но они ведь еще могут передумать, если, скажем, Предслав не откроет им ворота, а князь приведет дружину. Пойду домой, помолюсь как следует!

Он торопливо ушел, а я осталась стоять у ворот.

Громить двор князя Предслава?

Он так сказал? Что это значит?

– Утушка! – Кто-то подергал меня за рукав.

Я обернулась и увидела Дивушу.

– Пойдем, матушке совсем худо…

Губы у нее дрожали, в глазах стоял испуг. Матушкой дети звали Держану. Я поспешила к ней.

В избе мне стало ясно, что значит «совсем худо». Сорочка Держаны на груди и одеяло было залито кровью: она пошла горлом.

Тут и я задрожала.

Чтобы этого не показать, пришлось набрать побольше воздуху и не дышать какое-то время.

Но что я могла сделать?

За эти годы я перепробовала все: березовый лист, ивовую кору, зимолюбку и зопник, вересковый цвет, сон-траву, лапчатку. Порой они помогали, но с годами Держане становилось все хуже. Видимо, от трав мало толку без «сильного слова», но я не могла заговаривать женщину, которая годится мне в матери. Уже здесь, в Киеве, я два-три раза приводила к ней мудрых женщин старше ее, но и от них пользы не было: видимо, знатность рода тоже важна. И женщина, превосходящая других и годами, и родом, может надеяться только на богов, люди ей не помогут…

– Видать, конец мне приходит, – прошептала Держана. – Да и то – пора. Мне ведь сорок… Пожила, нечего жаловаться. Годов полный сорочок… Хоть шубу шей…

Она даже попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить меня.

Детей я отправила к нам в избу: там никого не было, поскольку Мистина ушел с толпой, а я не хотела, чтобы они боялись.

Может, еще обойдется?

Хотя надежды на добрый исход было мало.

И у нас с Держаной, и у Предслава с отцом Киланом…

По всему городу закрывали ворота, а те, у кого была дружина, приказывали ей вооружаться и готовиться. Уже было известно, что возникла какая-то большая смута, но еще не прояснилось, по какому поводу.

На Горе, где стояли дворы полянской знати, ворота заперли первыми.

Высокие обрывистые склоны, заросшие кустами и лишь кое-где прорезанные крутыми тропками, защищали ее с трех сторон, а с четвертой когда-то было выстроено укрепление с оборонительным рвом. Именно это место северные предки Олега и Ингвара называли Кенугард – Киевская крепость. Здесь же находилось древнее племенное святилище полян, где Олег и Мальфрид уже десять лет приносили жертвы вслед за Киевичами, что сгинули в вихрях хазарских и деревлянских войн. За рвом располагался жальник: сотни курганов, напоминавших, как давно живут здесь люди. В дни весенних поминаний там везде поднимались дымы, будто трава горела.

Толпа валила именно сюда.

Хотели было закрыть ворота и детинца, но не закрыли: то ли не успели, то ли помешал кто. В воротах тоже толпились люди, носились туда-сюда.

А потом буйная ватага ворвалась на Гору и повалила к двору князя Предслава.

Дружина его была невелика и набрана из одних моровлян. Почти все они были христиане, как и хозяин.

Толпа остановилась перед тыном. В ворота ударили камни, пара горшков, стянутых с кольев поблизости.

– Отдай нам вупыря!

– Выдай, выдай!

– Вупыря!

Князь Предслав вышел из дома: как всегда, в красном кафтане, внушительный, уверенный, с греческим золоченым крестом на шее, который носил с юности. Он сделал знак своим кметям, чтобы встали по сторонам ворот и открыли.

– Куда ты, родной? – Милочада в ужасе схватила его за рукав. – Убьют же!

– Бог не попустит. Я поговорю с ними. Какой-то бес их смутил.

Отодвинув жену, он прошел к воротам.

Когда створки заскрипели и стали раскрываться, народ отхлынул: появились кмети со щитами и копьями и отодвинули толпу еще дальше, чтобы очистить пространство. Когда показался князь Предслав, толпа приутихла, лишь в задних рядах, где было плохо видно и слышно, продолжались шум и брожение.

– Что вы хотите, добрые люди, что за беда у вас?

Вперед пробился Мистина сын Свенгельда с какой-то большой серой ветошью в руках.

– У тебя на дворе живет Килан, что на причале подобрали? – Он потряс ветошью. – Это его одежда?

Предслав с недоумением воззрился на облезлую накидку. Да разве он помнил, в чем привели к нему ирландца полгода назад?

– Откуда мне знать? И зачем тебе это знать, Свенгельдич?

– А мне затем, – Мистина швырнул накидку кому-то рядом в руки, а сам сжал кулаки и шагнул к Предславу, – что нынче ночью оборотень-волколака на жену мою накинулся, прямо на дворе у нас, и кабы не слуга верный, загрыз бы ее насмерть! Вот эту кожурину сбросил, как убегал. А у Ждивоя недавно съел человека на дворе! Люди признали, что эта одежда – Киланова. Он и есть тот вупырь, что сперва кур жрал, а теперь за людей принялся. Выдай нам его!

Толпа разразилась криками:

– Выдай, выдай!

– Дави вупыря!

Предслав смотрел на Мистину в изумлении:

– Прости, но ты в своем уме? Твой отец знает об этом?

– Что тебе в моем отце? Я не отрок, двоих детей сам имею. И их мать только что мало не у меня на глазах вупырь загрызть пытался. А прячется он у тебя на дворе! Ты его скрываешь!

– Да вон, у него такой же знак на шее! – крикнули из толпы. – Они все одинаковы, Христовы эти люди!

– Они бога своего едят и кровь его пьют! Я верно знаю, мне в самом Царьграде рассказывали!

– Мало, вишь, им божьей крови, за нашу принялись!

– Передавить их всех, кровопийц!

– Убийцы!

Толпа с угрозой придвинулась ближе.

Сдерживали ее только Мистина и несколько человек у него за спиной – Требимир Кровавый Глаз, Сигге Сакс да Ама Лис, савар.

– Опомнись, ты что говоришь? – Предслав не испугался, а только не мог понять, откуда такие нелепости. – Как мог священник… оборачиваться? Нападать на женщин? Пить кровь?

– Ваши люди пьют кровь на своих требищах, не отпирайся! – Ама Лис ткнул в него пальцем. – Скажешь, нет? Всем из чаши по ложке дают, я, что ли, не видел?

– Но это… совсем другое дело! – Предслав так растерялся от дикости этого обвинения, что с трудом находил слова. – Как можно равнять… Евхаристия – это вкушение хлеба и вина освященных, приобщение верующих Тела и Крови Иисуса Христа…

При этих словах толпа взвыла:

– Тела и крови! Нашей крови хотят! Сам сказал!

– Да бей их! – заорал Ама Лис во все горло.

И толпа ринулась вперед, так что едва не снесла и своих вождей.

Предславовы кмети успели отпихнуть старого князя назад, к себе за спины, а сами выставили копья; кто-то из толпы налетел на острия, кто-то повис, напоровшись животом, схватился за древко с отчаянным воплем.

Пролилась кровь, и тут толпа совершенно обезумела.

Через тела убитых люди ринулись на кметей и смяли, задавили, опрокинули и затоптали; последних оставшихся внесли в ворота на волне ярости.

До небес взвился крик, вопль, гомон, топот, треск ломающегося дерева. Ворота были слишком узки для всех ломящихся, но они так напирали, что отойти не было возможности; кого-то раздавили о косяки, и крики боли смешались с воплями тех, кто рвался добраться до «вупырей».

Двор наполнился народом.

Мгновенно все двери оказались сорваны с петель: в жилые избы, клети, баню, погреба.

– Безумцы! Легион… стадо! – едва прорвался сквозь них отчаянный голос с ободритским выговором, но тут же захлебнулся.

Визжали женщины. В жилых избах слышался треск ломаемых укладок: вупырь вупырем, но иные и явились сюда в надежде поживиться в богатых княжеских закромах.

Во двор приволокли отца Килана. Весь избитый, он уже был не то без чувств, не то мертв.

– Колом его!