Елизавета I - Маргарет Джордж

Стоял изумительный осенний день – ради того, чтобы любоваться такими днями, и был выстроен Нонсач. Золотые листья кружились в воздухе вокруг нас. Некоторые приземлялись на искусно подстриженные кустарники, точно знаки отличия, – желтые на фоне зеленых мундиров. Миновав парадные лужайки, мы зашагали в направлении рощи Дианы с ее тенистыми тропками. Статуя стояла на своем месте, кремово-белая на фоне листвы, по колено в бушующей воде. Скрестив руки, она пыталась прикрыться от взора незадачливого Актеона. Случайно наткнувшись на нее, нагую, он должен был умереть.

– Прекрасная статуя, – заметила как-то Марджори, когда мы с ней, прогуливаясь по этим дорожкам, взглянули на мраморную Диану одновременно, – но эта история всегда вызывала у меня отторжение. Мужчина увидел ее обнаженной. Он не хотел этого. Почему нужно его за это убивать?

Тогда ее вопрос показался мне логичным. Но теперь я знала ответ.

Потому что смертным не дозволено смотреть на небожителей? Потому что мужчина, нарушая уединение принимающей ванну женщины, тем самым оскорбляет ее, пусть и помимо своей воли?

В глазах мраморного Актеона застыли ужас и растерянность. Он едва ли понимал, чем провинился. В глазах Эссекса, когда он ворвался в мои покои, не было ни намека на подобную неуверенность. Он держался так, будто имел полное право там находиться. Вот в чем заключалось его преступление и его наглость.

Я знала, пойдут слухи, и люди скажут, будто мной двигало уязвленное тщеславие, ведь он видел меня без королевских регалий, видел мою уязвимую человеческую суть, а этого моя гордость вынести не могла.

Это неправда. Но откуда им знать? Чтобы это понимать, нужно быть королевой или богиней. Мы – не простые смертные. Я взглянула Диане в глаза – в глаза, которые три года назад казались мне бессердечными. Сейчас же я видела в них смесь жалости и гнева, но никак не бессердечие. В них крылось ужасное знание богов о том, что они всегда стоят особняком.

«Диана, теперь я тебя понимаю, – подумала я. – Только, в отличие от тебя, я не стану обрекать человека на гибель даже за столь вопиющее нарушение регламента».

Я говорила Эссексу, что он может оскорблять меня как человека, но не как монаршую особу. Мои скипетр и корона должны оставаться неприкосновенными и вне всяких посягательств. Наказания он заслуживает за это, а не за то, что увидел меня принимающей ванну.

На обратном пути я заметила Фрэнсиса Бэкона, который прогуливался меж искусно подстриженных в виде животных кустов, внимательно их разглядывая. При нашем приближении он вскинул глаза и поклонился:

– Я приехал просить вашего разрешения переговорить с графом Эссексом, но мне сказали, что вы вышли. Я решил скоротать время, разглядывая эти игрушки.

– Уверена, вы имеете относительно них свое мнение, – заметила я. – Как и по любому другому вопросу.

– Разумеется, – отозвался он. – Вы можете ознакомиться с ним в моем эссе о садах.

– Так вы рассчитываете продать побольше своих книг? – пошутила Хелена.

– Вам, леди Нортгемптон, я буду рад экземпляр подарить.

– Я ценю вашу щедрость, сэр, – сказала она. – Тем, кто зарабатывает на жизнь писательством, она редко свойственна.

– По какому вопросу вы хотите получить разрешение переговорить с Эссексом? – спросила я.

– До меня дошли вести о его преждевременном возвращении. Хотя я и не состою в Тайном совете, – Бэкон устремил на меня взгляд и сделал многозначительную паузу, – я приехал сюда вместе с ними. Когда-то я давал Эссексу советы. Полагаю, и теперь, в час нужды, мой совет может ему пригодиться.

– Едва ли вы чем-то ему поможете. Он и прежде-то не прислушивался к добрым советам, а теперь и подавно.

– Позвольте мне в таком случае навестить его как друга, выразить ему свое сочувствие.

– Я вынуждена настаивать на присутствии свидетеля. Если бы этот болван разговаривал с О’Нилом при свидетелях, половины бед не было бы вовсе.

– Разумеется. Я не собираюсь помогать ему бежать.

– Если он только попытается, наказание будет более жестоким. Шутки кончены.

– Звучит так, ваше величество, будто для него кончено вообще все.

– Я пока еще ничего не решила. Тайный совет посовещался и вынес рекомендацию арестовать его. Сегодня воскресенье, день отдохновения, и я отдыхаю от принятия решений. Ступайте к нему. Подбодрите, если сможете.

– Благодарю вас, – поклонился Бэкон.

– Не у всех есть такие хорошие друзья, как вы. В этом смысле ему повезло.

– А про подстриженные кустарники-то он так ничего и не сказал, – заметила Хелена, когда Бэкон удалился.

– Насколько я помню, он их не одобряет, – ответила я. – В своем эссе он пишет, что они годятся разве что для детей.

– Так вот почему они так популярны среди придворных, – пошутила Кэтрин.

Когда мы пересекали двор, из дверей вышел Джон Харингтон. При виде нас он остановился как вкопанный и разыграл небольшой приветственный спектакль.

– Как, этот болван и вас сюда притащил? – воскликнула я. – Прямиком из Ирландии?

Харингтон увязался туда за Эссексом и был произведен там в рыцари. А теперь, по всей видимости, последовал за ним и домой. Он упал на колени и склонил голову. Я потянула его за ремень со словами:

– Клянусь Сыном Божьим, крестник, я не королева. Этот человек выше меня!

– Нет, нет, ваше величество! Это не так!

– Опять же, клянусь Сыном Божьим, все ваши солдаты были ленивыми никчемными бездельниками, а Эссекс хуже всех, потому что впустую потратил ваше время и нашу армию.

– Мы столкнулись с прорвой трудностей и напастей, свойственных исключительно Ирландии…

– Вы все сговорились, что ли, хором петь эту песенку?

Он вскинул на меня глаза:

– Нет, не судите меня заодно с ним. Я вел дневник о моей роли в кампании, и, как оказалось, не зря.

– Так дайте мне этот дневник, позвольте прочесть его.

– Он у меня дома, не здесь.

– Тогда отправляйтесь домой и ждите, когда за вами пришлют.

– Меня просить дважды не надо, ваше величество, – сказал он, поднявшись, – честное слово.

И он бросился прочь так стремительно, что Кэтрин с Хеленой расхохотались.

– Улепетывает, будто за ним ирландцы гонятся, – хихикнула Кэтрин.

Наутро мне предстояло вынести вердикт. Разумный, а не продиктованный мстительностью или желанием наказать. Мне следовало изолировать Эссекса от всего остального мира, этого театра, который был его погибелью. Изолировать, но не лишить жизни. Возможно, насильственный отдых вернет ему разум. В глубине души я все еще не утратила надежды, что он не совсем пропащий.

Ранним утром следующего дня я созвала Тайный совет. Они с нервозным видом стояли навытяжку в ожидании