Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– А чего мне не скалиться? Это уж тебе плакать придется, видать, – ехидно ответила Евфросинья.

Евфросинью Корабельникову хлебом не корми, дай только посплетничать, а имена знатной приискательницы и горного техника уже давно не сходили с языка у приискательских баб. Не любит Евфросинья обоих и уж, конечно, не упустит случая позлорадствовать. Скрестив пухлые руки с короткими и красными, как сосиски, пальцами, она снова прильнула к дверной щели, жадно наблюдая за Ольгой. «Сейчас заревет, как подрезанная, – подумала она. – Эвон какой он… красивенький! И сам на себя не похож. Еле-еле душа в теле».

Ухоздвиговская буфетная сохраняла еще следы былой роскоши. Большая лампа с хрустальным шаром, подвешенная к лепному потолку на бронзовой, позолоченной цепи, ярко бросала вокруг свет. Темно-малиновые обои и такого же цвета тяжелые бархатные гардины придавали комнате нарядный вид. Стены были заставлены диванами, креслами, столиками на выгнутых ножках, посредине стоял тяжелый дубовый стол, по обе стороны от него – два больших буфета резной работы.

В буфетной собрались все постояльцы Дома приискателя. Девять пар глаз с любопытством уставились на Ольгу, когда она вошла. Но она свободно и гордо, как всегда, держала свою красивую голову. Только брови у нее были слегка нахмурены и глаза, ее веселые карие глаза, не улыбались. Ольга взглянула на сына и отца Разуваловых, на мешковатого Порфирия Корабельникова, на Матвея Жохова – веселого тридцатипятилетнего бобыля. А кто эти двое близ буфета в углу? И почему возле них на полу веревки? Они были связаны? Один из них сидел на полу и, уткнувшись лицом в диван, казалось, спал. Рядом с ним валялась мокрая бурка. Второй, маленький, с татарским складом лица, сердито насупившись, безучастно смотрел на всех присутствующих и курил алюминиевую трубку. Это Имурташка. Оба мокрые, грязные. Рядом с ними полулежал в кожаном кресле и крепко спал бородатый мужик с ружьем, такой же грязный и такой же мокрый, как и эти двое. Ольга, нервно пощипывая концы яркого длинного гарусного шарфа, медленно повернула голову вправо. На стуле, опираясь боком и левою рукою на маленький круглый стол, сидел Никита Корнеев. Вернее, какое-то подобие Никиты. Он действительно казался чуть живым. Голова у него завязана каким-то грязным, окровавленным платком, забинтованная левая рука, лежащая на столе, похожа на большую уродливую куклу. Глаза подпухли, а правый вовсе затек. Весь он мокрый, в грязи. Его новая кожаная тужурка, мокрая, валялась на полу под ногами. Гимнастерка разорвана, левый рукав в каких-то пятнах. На столе – его револьвер и одноствольное многозарядное ружье… Пальцы Ольги все быстрее перебирали концы гарусного шарфа. Она видела только Никиту.

– Как это тебя так, Никита? Кто тебя так? – спросила Ольга, подходя к столу. Теперь ей было все равно – одна ли она в буфетной или здесь толпа. Для нее существовал только он. – А где же фельдшер? Фельдшера надо позвать!

Ей ответили несколько голосов: за фельдшером побежал младший брат Севостьянов.

Никита силился преодолеть страшную усталость, бодрился.

– Ничего особенного! Я просто измотался… – ответил он Ольге. – А это так – царапины. В драке не без синяков. Мы в Лиственной хорошо дрались! – С трудом повернувшись всем корпусом к своим пленникам, он спросил: – Имурташка, хорошо ли мы дрались? – И, слабо улыбаясь, сам себе ответил; – Имурташка – хорошо, а его сподручный, косой, плохо. Косой – трус! Зачем он пытался бежать? Я думаю, Имурташка, это он с испугу выбросился в окно. А вот когда он попал в мою петлю, – обмяк и стал похож…

Никита не досказал, на кого стал похож косой после того, как попал в петлю. Обращаясь к приискателям, он начал рассказывать о том, как он выследил Имурташку, как поймал его и, главное, как трудно было доехать в такую дурную погоду до Белой Елани от Лиственной.

– Так и думал, не довезу. Мой охотник из Лиственной три раза поворачивал обратно и все пытался уговорить меня устроить ночевье в тайге. Пришлось пригрозить. Один-то я не справился бы с ними. А тут гроза, ливень, кругом разливы, как море. Думал – не доеду…

Евфросинья видела, что Никита рассказывал всем, а говорил только для Ольги. Она видела то, чего не видели другие. До Ольги – Никита молчал. Пришла она – Никита начал бодриться, заулыбался. Словно Ольга возвращала ему здоровье и силу. Евфросинья свела льняные тоненькие брови, нахмурилась. Склонившись к Никите, Ольга что-то говорила ему… Евфросинье не слышно в прихожей. «Хоть бы одна слеза в глазу, – думала она об Ольге. – Все не хочет показать виду. Смотрите, мол, мужики, какая я крепкая!»

– Нет, нет, – ответил Ольге Никита. – Я только устал! Я дождусь комиссара. А это так – царапины. В драке не без синяков…

«То-то тебе и наставили синяков, всю жизнь носить будешь!.. А она-то, экая важная!.. И шарф, и это платье… Да это розовое, кажется, еще бодайбинское у ней?» Толстенькой Евфросинье не с кем было поговорить. Евфросинья рассуждала сама с собой. Но вот заговорили бородатые, бывалые приискатели.

– А здорово ты их устряпал, Никита! – похвалил старший Севостьянов.

– Да не хуже, чем они меня, – отозвался Никита.

– Не скоро очухаются, – подхватил муж Евфросиньи, Корабельников. – Один вон головой в диван сунулся, хоть рожь на нем молоти – не услышит. А Имурташка посоловел от трубки.

– Совсем посоловел!

– Пожелтел!

– Он вроде Володи, дурачка корчит!

– Отводил по тайге Ухоздвигова!

– Ноги скрючились, в улус просится!

– В самый акурат!.. – хохоча во весь рот, заключил старик Разувалов.

Матвей Жохов вышел на середину буфетной и долго смотрел на хакаса.

– Эй, Имурташка, – обратился он к пленнику, – а ну-ка расскажи, как ты по тайге рыскал! Что, на золотишко опять потянуло? На Благодатный? А куда же это ты ехал таким кривым заездом через Лиственную заимку? Или ты из памяти выжил? Дорога на Благодатный через Белую Елань. Ехал бы тут с твоим косым – мы бы вас тут встретили честь по комедии! А ежели бы стрельбой захотели побаловаться – мы бы вам так настреляли!..

Приискатели хохотали. Имурташка невозмутимо покуривал трубку и молчал.

В буфетную быстро вошел комиссар прииска Иван Павлович Черепанов, приземистый, слегка сутулый человек, лет тридцати пяти, в шинели внакидку и в форменной фуражке. Он остановился возле дверей, внимательно посмотрел на Никиту и его пленников, на всхрапывающего бородатого мужика с ружьем в кресле и бросил в толпу хохочущих приискателей свое обычное:

– В чем дело?

Приискатели притихли и через секунду возбужденно заговорили во все девять ртов.

– Товарищ комиссар, да вить это Имурташка!..

– Какой Имурташка? – Комиссар был новым человеком на прииске Благодатном.

– Да ухоздвиговский Имурташка!

– Показал себя Корнеев!

– Он его выпустил – он его поймал.