Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Враз подрезал крылья!

– А кусается шельма! На Никиту с ножом бросился.

– Отлетал теперь!..

Комиссар так и не понял, кто такой Имурташка и почему он имеет такую дурную славу у приискателей. Одно ему было ясно: Имурташка, вероятно, служил у бывшего золотопромышленника Ухоздвигова. Никита Корнеев ничего не мог объяснить. Он не дождался комиссара, уснул за столом. И даже не слышал, как по просьбе Настасьи Ивановны его подняли и понесли в горенку. Комиссар распорядился поставить новую охрану к задержанным, отпустил лишних людей, а бородатого охотника из Лиственной, спавшего в кресле, разбудил и увел к себе.

XII

В Спасском займище, в заимке охотников с Казачьего каратуза, Никита Корнеев настиг золотоменялу-спиртоноса Мамушкина. Охотники рады были освободиться от Мамушкина и помогли задержать его. Заодно они сообщили Никите, что за день до появления спиртоноса у них ночевали подозрительные люди: угрюмый молодой человек в бурке и с ним еще двое – какой-то хакас с винчестером и человек лет тридцати, косой на оба глаза, как заяц, худой. Никита отправил Мамушкина с Матвеем Жоховым в Белую Елань, а сам, не теряя времени, выехал на поиски Имурташки. Он побывал в пятнадцати деревушках, но нигде и никто не видел человека в бурке и старика-хакаса в малахае.

На седьмые сутки утром Никита выехал к Партизанскому тракту, решив навестить еще одно подтаежное селение, как вдруг заметил трех верховых, ехавших трактом к тайге. Прячась за стволами деревьев, Никита пропустил всадников вперед себя. Не трудно было ему узнать давнего своего врага – Имурташку. Второй, в бурке, очевидно, Матвей Ухоздвигов. А третий… Никита поехал за всадниками, стараясь не попадаться им на глаза, и долго думал: кто же этот третий? Вспомнился печник с раскосыми глазами и странной фамилией – Птаха. Весной не раз видел его Никита в Доме приискателя. Он ходил и донимал Настасью Ивановну, настойчиво доказывая ей необходимость переложить печи во избежание пожара, а потом работал в доме с неделю.

В поселке Лиственная заимка всадники, видимо, решили сделать привал и завернули к избушке, стоявшей на отшибе. Никита тотчас же пригласил к себе на помощь охотников, надеясь без особого труда задержать Матвея Ухоздвигова с Имурташкой. Пошел с охотниками к избушке прямо улицей, и это чуть не стоило ему жизни. Имурташка узнал Никиту и выстрелил в окно из винчестера. Пуля скользнула по черепу, сбила фуражку. На выстрел Никита ответил выстрелами. Завязалась долгая перестрелка, безрезультатная для нападавших и осажденных.

С наступлением темноты осажденные попытались прорваться на свободу, но двое из них угодили в петли. У каждого окна и у дверей охотники понастроили петель из веревок, подобно тем, которые ставят в тайге при ловле маралов. Косой спутник Матвея Ухоздвигова первый бросился бежать, но попал головой в петлю, а Имурташка сумел выскользнуть из петли и с кривым татарским ножом бросился на Никиту. Прежде чем Никита успел выбить нож, Имурташка поранил его, а потом, как рысь, вцепился зубами в кисть левой руки. Отчаянное сопротивление Имурташки помогло Матвею Ухоздвигову скрыться.

Имурташка дорого продал свою свободу. И даже связанный, в дороге, он все рвался в лес…

Сизый, мягкий предутренний свет подкрался к Белой Елани, спугнул ночь, и она, как ленивая заспавшаяся черная птица, медленно поднимается от земли.

Небо светлеет.

Воздух – прохладный, струистый и чистый. В деревне наступает пробуждение. Поют скворцы, чирикают воробьи в карнизах приискательского дома. Где-то далеко, на другом конце подтаежного села, блеют овцы, мычат коровы.

Настасья Ивановна заглянула в дверь горенки. Ольга, склонив голову на руку, сидит все там же, у окна, где ее и оставила ночью хозяйка.

Аниска спит на большом диване в комнате Настасьи Ивановны. Ее пухлые розовые губки сладостно причмокивают. Аниска наслаждается несказанно-милым детским сном. Она раскидалась. Настасья Ивановна укрыла Аниску и вошла в горенку.

Ольга в эту ночь не сомкнула глаз. Сонный Никита бредил, шарил рукою по постели, ища револьвер, и вскрикивал: «Не балуйся, Имурташка, не балуйся! Один раз ушел – второй раз не уйдешь. Не балуйся!» Ольга и Настасья Ивановна дежурили у постели Никиты, а смоленский фельдшер, Макар Макарыч, промыл раны на его голове, руке и груди и перевязал. После перевязки Никита успокоился. Макар Макарыч перевязал также Имурташку и его косого спутника. Они так же, как и Никита, уснули тяжелым сном в буфетной.

– Ты бы вздремнула, Оля, – посоветовала Настасья Ивановна.

– Да уж ночь-то прошла, – сказала Ольга и так сладко потянулась, что Настасья Ивановна позавидовала ей.

«Какая же она ладная», – подумала Настасья Ивановна.

– Он не просыпался? – спросила.

– Нет.

– Уж не было бы худа! Макарыч-то ночесь болтал, что это только царапины! Ему бы такие царапины! В груди – рана. Рука искусана. А пуля на голове, говорит, только кожу содрала. Да так ли оно? Может, он и не досмотрел? Надо бы в Курагину послать за врачом, поговорить бы с комиссаром. – Настасья Ивановна не доверяла Макару Макарычу, старому земскому фельдшеру.

– Я думаю, раны не опасны. Он просто измучился. Проспится, и все будет хорошо, – уверенно проговорила Ольга.

Никита спит на правом боку, лицом к стене. Левая забинтованная рука мешает ему даже сонному. Он то кладет ее на одеяло, то откидывает в сторону, то поднимает на подушку выше головы.

– А что же будет этому разбойнику Имурташке? – снова заговорила Настасья Ивановна. – Теперь уж не убежит, арестант. А какой он важный был с Ухоздвиговым-то! Бывало, приедут из тайги с Гаврилой, Имурташка кричит: «Эй, хозяйка! Пошто меду не давал! Ты Имурташку не ждал, што ли? Я сам есть!» Любил он мед и всякие сладости. Ухоздвиговы – те пили вина, мясным да солониной закусывали. А Имурташка – вино пьет, медом запивает. Огурец ест – в мед макает. Чай с медом, хлеб с медом, все с медом. А уж неутомимый был! Я и не видывала таких… А этот косой-то, которого с ним привезли, за печника себя выдавал. И надоел же он мне, когда печь перекладывать напрашивался! А он, вишь, какой печник оказался! Я так думаю, родственник он Ухоздвиговым. Имурташка с чужими не поедет в тайгу. А они ехали за золотом, за тем, которое спрятано. Тот раз Имурташка не указал. Да он и сейчас будет хитрить. Уж такой он человек. А тогда на Никиту как обрушились! Все говорили, что он снюхался с Имурташкой, даже под суд хотели отдать. Да ведь и ты сама… – Настасья Ивановна, взглянув на Ольгу, передумала и не сказала то, что хотела сказать. – А вот оно, как довелось поймать Имурташку! Он и зубами, и ножом, и пулею – всем отбивался… Ну, я пойду.

И ушла.

Ольга