Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– Эй, ты, не вздумай! – внезапно услышал я, и из сена выбрался человек в монашеской рясе. Он сделал шаг навстречу, и мы замерли, узнав друг друга.

– Не верю своим глазам! Это опять ты, грек? – спросил трубадур.

– Я.

– И что ты здесь делаешь?

Я кивнул в сторону, откуда раздавались истошные крики и звон оружия.

– Так ты с ними?

– Я пришёл за тобой, Юк де Сент Сирк.

– Вот оно что… Стало быть, ты пришёл мстить. Теперь понимаю. Не стану скрывать, не ждал от такого мозгляка. Что ж, мы встречаемся в третий и, надеюсь, в последний раз. Сейчас всё должно решиться. Я без оружия, а у тебя вон кинжал на поясе. Сам убьёшь меня или позовёшь своих? Я не буду сопротивляться. Видно, сам Господь свёл наши дороги, и это неспроста.

– Что ты делал в конюшне?

– Ясно что, собирался сбежать, – пожал плечами Юк. – Я, видишь ли, с самого начала заподозрил неладное, очень уж местный бальи юлил и глаза прятал. Ну, я и сказал своим, что пойду лошадей посмотрю, а сам… Ищи меня потом! Ну, а когда двери рубить начали, я понял, что выбросил две шестёрки и похвалил себя, да только рано… Ну, что будешь делать?

– Знаешь, Юк… – начал я, но тут меня отодвинули в сторону. В конюшню ввалился Видаль.

– Ого, ещё один поп? Молодец, славно ты его вилами прижал, а ну, дай-ка!

Воин неожиданно выхватил у меня вилы, размахнулся и ударил ими трубадура в живот.

Тот резко выдохнул, обхватил вилы руками, согнулся и мягко завалился набок.

– Пошли, он скоро сдохнет, нечего тут, – небрежно сказал Видаль.

– Иди, я сейчас… – пробормотал я.

Видаль понял меня по-своему.

– Вряд ли ты у него что-нибудь найдёшь. Но проверить не мешает. Если не брезгливый, пошарь под рясой, монахи обычно прячут монеты в исподнем.

Я наклонился над Юком. Он смотрел на меня снизу вверх со странной усмешкой.

– Погано умирать на навозе, – отчётливо сказал он. – А того хуже, что последним, что я увижу, будет твоя рожа. Не очень-то благостное зрелище…

Он ещё пытался шутить!

– Давай я попробую вытащить вилы.

– Не смей! Вытащишь… Потом. А то хоронить с вилами в брюхе неудобно… Торчать будут.

– Ты бы хоть помолился.

– Вот ещё!

Я вспомнил о просьбе епископа и спросил:

– Юк, с вами было какое-нибудь копьё?

– Никакого копья и вообще оружия не было, – удивлённо ответил он, – где ты видел монаха с копьём? Что за дурь тебе пришла в голову?

Внезапно лицо его исказилось от приступа нестерпимой боли, тело изогнулось в судороге.

– Добей, умоляю! – прохрипел он, – скорее, с-су-ука!!! Не бросай! Ты ведь не отомстишь мне… так?

– Хорошо, – сказал я. – Больно не будет. У меня нет к тебе зла. Умри с миром. Прощай, Юк.

Я знал, куда нужно ударить.

Закрыв глаза мёртвому, я вернулся во двор, держа в руке окровавленный кинжал. Видаль взглянул на меня с уважением.

– Добил? Ну и правильно!

С монахами Трибунала уже было покончено.

Все они спали в одной длинной комнате, и все были убиты. Приор также ночевал вместе с ними и также погиб. Одни были убиты во сне, другие успели проснуться, но не могли защищаться. Из рассказа Видаля я узнал, что Альфаро первый замахнулся тяжёлой палицей и убил Арнальди, прежде чем тот успел промолвить хоть слово. Монахи и прислужники метались по комнате, но вырваться не могли. Тогда они обнялись и запели «Те Deum».[213] Так, обнявшихся, их и перебили. У мёртвого Арнальди Альфаро зачем-то отрезал язык. Прислужников убили вместе с хозяевами, а трупы выбросили за окно. Жалкие вещи убитых и общие деньги растащили. Пергаменты со списками еретиков торжественно сожгли во дворе. Я внимательно осмотрел дом, прислушиваясь к себе. Копья не было.

Во дворе собрались горожане, которых разбудил шум и свет факелов. Альфаро рассказал, как было дело. Обращаясь к горожанам, он громко крикнул:

– Теперь все вы будете счастливы!

Так закончилось нападение на монахов Святого Трибунала, которое впоследствии получило название «Резня в Авиньонете». Горожане были довольны расправой, немногие если и жалели кого из погибших, то одного приора. Сеньор Перелла был огорчён тем, что Видаль не прихватил с собой голову Арнальди – из его черепа он собирался сделать чашу.

В Монсегюр возвращались уже при свете солнца. Ехали шумно и весело, дело оказалось лёгким, в отряде не было ни одного раненого. На меня никто не обращал внимания, и я потихоньку отстал, придерживая коня. Заблудиться я не боялся, потому что в замок вела всего одна тропа, а ехать вместе с людьми, которые прошедшей ночью перебили безоружных монахов, мне не хотелось.

Задумавшись, я опустил руку на пояс, и в ладонь легла рукоять кинжала. Я вытащил его из ножен и увидел, что лезвие у рукояти покрыто бурыми пятнами. Это была кровь Юка де Сент Сирка. Меня затрясло. Орудие убийства жгло мне ладонь. Я размахнулся и зашвырнул кинжал в придорожные кусты, за ним полетели ножны.

Замок на скале был виден издалека, но петляющая в предгорьях тропа привела к её подножию только через колокол. У невысокой каменной стены, окружающей деревню, я заметил одинокую фигуру. Женщина стояла неподвижно, как статуя, и смотрела в долину. И тут меня обожгло: Альда, увидев отряд, вышла встречать мужа и не встретила! Все воины вернулись, а меня не было! И я ещё в своём отвратительном эгоизме терзался смертью трубадура и не подумал о том, какие душевные страдания принесёт Альде моё опоздание. От стыда я замычал сквозь зубы и замотал головой, потом поднял лошадь в сумасшедший галоп и помчался к деревне.

– Что случилось? Где ты был? – тихим, мёртвым голосом спросила Альда, когда я, соскочив с коня и бросив поводья, подбежал к ней.

– Отстал немного, показалось, что седло съехало, решил поправить, – сказал я первое, что пришло в голову, – ты же знаешь, какой из меня наездник… Почему ты не спросила про меня у воинов?

– Я спрашивала, когда они ехали мимо меня. Один не ответил, а другой сказал, что вроде видел тебя где-то сзади, но точно не помнит. Никогда больше так не делай, Павел Иатрос. Слышишь? Никогда! – сказала Альда. Потом на мгновение закрыла лицо ладонями, а когда отняла их, продолжила уже совсем другим голосом:

– Пойдём, ты устал и голоден. Я приготовила поесть.

И уже в замке, когда мы остались одни в нашей крохотной комнате, словно вырубленной в скале, спросила:

– Ты встретил трубадура?

– Да.

– Ты отомстил?

– Он умер от моей руки.

Альда кивнула. Больше о Юке де Сент Сирк мы не говорили никогда.

Мне предстоял ещё один тяжёлый разговор – с епископом. Я рассчитывал, что он будет ждать меня, и при людях достаточно будет отрицательно покачать головой, но де Кастра среди встречающих не было. Пришлось идти к нему.

Старик неподвижно лежал на полу своей не то комнаты, не то кельи, раскинув руки крестом. Епископ не пошевелился, когда я вошёл, и, не заметив его дыхания, я вздрогнул, предвидя ещё одну смерть. Но тут де Кастр завозился на полу, со стоном встал на колени и я бросился поднимать его.

Увидев, что я пришёл с пустыми руками, старик схватился за сердце.

– Где Копьё? Ты оставил его за порогом? Зачем ты так зло шутишь надо мной?

– Там не было никакого копья, я спрашивал у трубадура, а потом всё осмотрел сам. Это же монахи, у них вообще не было оружия, они не сопротивлялись, их так и убили, безоружных…

– К дьяволу монахов! Копьё! Мне нужно Копьё! Почему ты его не принёс?! Мне следовало ехать самому!

– С ними не было Копья, – тихо и терпеливо повторил я, видя, что де Кастр легко может пересечь границу, за которой простирается огненное море безумия. – Я бы почувствовал его.

– Ты понимаешь, что теперь воистину конец нашей общине?

– Может быть, вами движет отчаяние и не всё так страшно?

– Поймёшь позже, если успеешь. Теперь иди, я должен помолиться, но это будут другие молитвы, не те, что я возносил, пока ждал тебя, совсем другие…

К исходу лета в Монсегюр стали возвращаться гонцы, которых де Кастр весной разослал по странам христианского мира. Сам он в Ломбардию не поехал – не позволило здоровье. Вести были скверными. Никто не соглашался приютить общину альбигойцев. Одни боялись прогневать могущественную Бланку Кастильскую, другие страшились своих собственных Святых Трибуналов, а третьим (таких было большинство) до посторонних просто не было никакого дела. Гонцы, посланные в Ломбардию, ещё не вернулись, но и на них было мало надежды.

Однажды осенью в деревне у подножья замковой скалы поднялась суета. По узкой и крутой тропе в крепость потянулись люди, нёсшие на плечах скудные пожитки. Оказалось, что дозорные заметили конные разъезды вооружённых людей, которые искали дорогу к Монсегюру. Следующим утром тропа, ведущая в долину, оказалась перерезанной. Замок был окружён, началась осада. Скрыть убийство монахов Святого Трибунала не удалось.