Записки кота Мурчика - Евгений Янович Сатановский

не с каким-нибудь дуплом из старинных советских анекдотов, которые рассказывали друг другу про Машу и Дубровского старшеклассники, а с самым всамделишным матёрым ПНЁМ неизвестной породы. И это не аллегория! Пень был настоящий!!! Автор много видел в своей жизни и ещё больше слышал или читал, но про дендрофилию ему раньше ничего не попадалось. Ну, в Индии, в рамках местных религиозных суеверий, в глубокой провинции бывает, браки с деревьями заключают, но чтобы с ними личную сексуальную жизнь устраивать?! Бред! Впрочем – это Британия, там и не такое бывает. Может, мужик был под дичайшим наркотическим кайфом, или просто больной на всю голову. А может, у них с тем пнём и в самом деле любовь?! Вот и живи теперь с этим…

* * *

Худеешь тут, худеешь… Друзья комплименты раздают: как же, уже меньше центнера весишь! Врачи заставили – подсадили на таблетки после того, как пожаловался на то, что ноги ходить перестают. Ну, они и обрадовались… Этих таблеток теперь море каждый день проглатываешь, разбавляя всякой дрянью, которая теоретически должна работу ЖКТ нормализовать. Плюс норму в несколько тысяч шагов, которые положено каждый день проходить, выполнять заставляют… Врачам же только дай над человеком поизмываться! В институте их, что ли, этому учат? Не случайно столько юмористов и сатириков из их рядов вышло! То ли профессия эта такого рода переквалификации способствует, то ли природные качества людей, которые её выбирают…

Конечно, когда день-деньской смотришь, как у человека требуха устроена, да ещё всяческие заболевания в ней находишь, либо мизантропом станешь, либо сатириком, либо карбонарием. Так что профессиональный юмор – это далеко не самое худшее, чего от эскулапов можно ожидать, особенно когда их таланты к тебе же и применяются. Но поскольку отбиваться от них – себе дороже, покорно худеешь, впервые за три с лишним десятка лет уйдя ниже трёхзначных цифр. И это явно только начало – продолжение следует!

С одной стороны – хорошо. Легче. И самому легче, и когда коньки в конечном счёте отбросишь, нести тебя в гробу, провожая в последний путь, тоже легче будет – и намного. Но отчего-то кажется, особенно когда три раза в день, перед тем как принять таблетки, перекусываешь (на пустой желудок категорически их принимать не рекомендуется, а назвать те объёмы пищи, которые внутрь забрасываешь для того, чтобы не заработать язву этого самого желудка, едой, язык не поворачивается – максимум перекусом), что как похудеешь совсем до нуля, так тебе карачун и настанет. Просто в один прекрасный момент растворишься в пространстве до полной прозрачности. Спросят друзья: где его носит? – а всё, у пустоты голоса нет, она не ответит. Разве что эхо прокатится…

При этом внутренне съесть что-нибудь привычное и любимое хочется. Картошки жареной с луком и яйцом. Мяса разного – и шашлыка сочного, только что с мангала, и варёного, с солью, и буженину, натёртую чесноком, утыканную лаврушкой, вкусно пахнущую, только что из духовки. Языка хочется варёного, с хреном. Ломоть жареного осетра, с густым гранатовым наршарабом и лимоном, сок которого, выжатый на шкворчащую на сковородке рыбу, так её вкус оттеняет. Хочется запечённые крабовые клешни и лобстера, тоже с лимоном и непременно с топлёным маслом, в котором размешали острую красную паприку. Гренок хочется с сыром, только что приготовленных, из белого хлеба, вымоченного в молоке и яичном льезоне…

Икры хочется паюсной, на куске мягчайшей субботней халы с маком или кунжутом, покрытом тонким слоем сливочного масла. Оладьев из кабачков со сметаной. Жаркого из почек с луком или из вымени, в кисло-сладком соусе. Хочется жареной говяжьей печёнки с картофельным пюре. Вареников и блинчиков с какой угодно начинкой со сметаной или пельменей с мясом, со сметаной же, посыпанных чёрным перцем и с толикой уксуса – так вкуснее. Селёдочного паштета, нежного, светло-серого, или паштета печёночного, коричневого. Тёртую с чесноком морковку под майонезом, или такую же свеклу. Либо эту же свеклу с черносливом и грецкими орехами. Ну или сыр, наструганный на крупной тёрке с тем же чесноком и непременно с майонезом. Оливье. Винегрета. Ну мало ли чего хочется! Худеть надо.

* * *

Вспомнились отчего-то хомяки, которые у детей 30 лет назад жили. Дочка клянётся, что их было трое. Вспоминаются два. Первый – джунгарский, которого, естественно, назвали Джерри. Люто свирепый, напоминавший по окраске степную дикую лошадь: светло-рыжеватый, с чёрной полоской на спине, плотного телосложения и абсолютно не поддававшийся приручению. По клетке он сновал деловито, в качестве нор использовал картонные трубочки от туалетной бумаги, которые нежно любил и защищал от каких угодно покушений на то, чтобы во время уборки, когда из его просторной клетки выметались опилки с продуктами хомячьей жизнедеятельности, заменить их на свежие, и жил долго и вполне счастливо, благо о нём заботились как о родном.

Где-то года в полтора у него начала расти опухоль. Повезли хомяка к ветеринару, тот это чудо на четырёх лапках осмотрел и сказал, что прооперировать его, в принципе, можно, но стоить это будет раз в двадцать пять больше, чем нового купить. Сын посмотрел на нас с ужасом – хомяка прооперировали, и он благополучно прожил ещё столько же, сколько до того. Причём, что характерно, никакой благодарности ни к кому не испытывал и кусался по-прежнему. Больше всех доставалось бабушке, которая сначала, как делала всегда, когда в доме заводилась новая живность, обзывала её «гадостью», но потом привыкала и любила за домашними питомцами следить – они её развлекали. Джерри она называла «кабанчиком» и ему в клетку совала пальцы, чтобы хомяку не было скучно.

Тот её, естественно, кусал. Она показательно его свирепостью возмущалась, но втайне явно гордилась – иначе бы эти эксперименты быстро прекратила. Смотрелись они с хомяком замечательно – выходила эдакая пальцевая коррида… Ну а когда хомяк всё-таки ушёл в мир иной, его положили в красивый футляр от шотландского виски, засыпали свежими опилками и кормом, чтобы ему было чем перекусить в хомячьем раю, и закопали под раскидистой яблоней на школьном дворе… Его, как утверждает дочка, сменил второй, сирийский. Никаких воспоминаний в голове не оставил – то ли жил у нас такой, то ли нет… Остаётся верить в то, что жил. Тогда автора как раз президентом Российского еврейского конгресса избрали – дел было столько, что домой добирался только на несколько часов, поспать. Наверное, из-за этого и не запомнился…

Зато запомнился третий, ангарский, повышенной пушистости и самый адекватный. Он был добрый, и его можно было гладить – осторожно, пальчиком, но для детей это было большой удачей: наконец-то питомец оказался по-настоящему домашним. Жил он немыслимо долго для хомяка – лет пять с