Полубородый - Шарль Левински

приятным воспоминанием, и мне пришлось задавать дополнительные вопросы, пока я наконец не узнал, в каком же местечке он навещает Аннели.

– Её дом стоит прямо у Чёртова моста в Айнзидельне, – сказал старый ходульщик таким тоном, как будто надо быть совсем уж тупым, чтобы не знать этого, – потому её и зовут Чёртовой Аннели.

И теперь-то я знаю, куда мне идти: прямиком туда, откуда я начал свои поиски. Это как в той истории Аннели, которую она однажды рассказала только мне одному, там человек обошёл весь мир в поисках камня со знаком чёрта, а камень при этом всё время находился в том месте, откуда тот отправился на поиски. Напрашивается подозрение, нет ли у Аннели второго взгляда, как это называла наша мать, этим взглядом можно заглядывать в будущее, и по тому, что там увидит, она находит, о чём рассказать. Но, может быть, это всего лишь случайность; при таком обилии историй всегда найдётся как будто специально предназначенная для тебя.

Когда повстречал этого старого ходульщика, я давно уже странствовал не по долине Швиц, а в Ури, в местечке под названием Шатдорф, принадлежащем бенедиктинкам из Цюриха. Меня ждал далёкий марш назад в Айнзидельн, и он показался мне паломническим странствием, разве что целью моей был не святой Майнрад, а Чёртова Аннели. Но и на неё я уповал в надежде, что она вонмёт моей мольбе.

Шестьдесят восьмая глава, в которой Себи обретает мастера-наставника

Кажется, судьба снова и снова направляла меня в Айнзидельн, а я всё никак не хотел там быть. Когда стоял перед маленьким домиком, я не сразу постучался, потому что было слышно, как внутри храпит Аннели, а помешать ей, когда она захотела прикорнуть, было бы плохим началом. У двери её дома лежал большой камень, и вот я сел на него и привалился к стене. Бревенчатую кладку стен повело от времени так, что между брёвнами зияли щели. В холодное время года ветер, наверное, так и свищет в доме, но Чёртова Аннели, может, и не знает про это, ведь зимой она всегда в пути. Я положил себе законопатить щели мхом и замазать глиной; находясь в ученье, надо стараться быть подспорьем, где только можно. Можно было бы ещё развести здесь огород; у неё, кажется, нет огорода, хотя рядом с хижиной достаточно места, и на нём ничего не растёт, кроме сорняков. Только старая тележка стоит, оба колеса у неё в порядке, а доски все полуистлевшие. Что-то надо будет сделать и с ней.

Целый вечер я просидел там, а храп всё не прекращался. Иногда он ненадолго прерывался, но не так, будто Аннели проснулась, а так, как если бы её задушили.

Когда солнце почти зашло за гору Этцель, я всё-таки постучался, но ответа не получил. Дверь была не заперта, и я вошёл и увидел, что Аннели лежит на полу рядом со своим соломенным тюфяком. Я сперва думал, что она пьяна; когда Кари Рогенмозер напивается сильно, он иногда засыпает где попало, и его не добудишься. Но руки у Рогенмозера не бывают такие ледяные, как были тогда у Аннели, и если его потрясти как следует, он всё-таки просыпался. Аннели же не просыпалась, даже когда я перекладывал её на тюфяк, и пульс у неё почти не прощупывался, хотя Полубородый показал мне, как его искать. Он говорил, в таких случаях в организме часто оказывается яд и важно устранить его из больного, и я засунул Аннели указательный палец до глотки. Но её не вырвало, она только открыла глаза, зрачки были совсем крохотные. Не думаю, что она меня увидела по-настоящему, но она улыбнулась и сказала:

– Чёрт оказался мальчиком.

Голос у неё был не таким, как я его помнил, в горле хрипело. Потом она снова закрыла глаза, и храп продолжился. Но улыбка на лице осталась.

Проснулась она ранним утром. Солнце ещё не взошло, но в хижине уже не было темно, потому что небо стояло безоблачное, а луна висела почти полная. Чёртова Аннели посмотрела на меня без удивления – не так, будто ожидала меня увидеть, это было бы невозможно, а так, будто её уже ничем не удивишь. Первым делом она выпила кувшин воды, но не было такого впечатления, что она утолила жажду. У меня был припасён с собой хлеб, чтобы с самого начала установился хороший климат, и теперь я выложил его на стол, ведь Чёртова Аннели всегда была голодна. Но, к моему удивлению, она не потянулась к хлебу. «Я ем только зимой, – сказала она однажды позднее. – А летом в основном пью». И она действительно очень исхудала; если она действительно как луна, как всегда говорила наша мать, то от полной луны в ней оставалась всего четвертушка.

Довольно много времени прошло, прежде чем она вполне вернулась в действительность, как будто была где-то далеко-далеко и не могла найти оттуда дорогу к самой себе. Она о чём-то сосредоточенно думала, это было заметно, и иногда губы её шевелились, но без слов. Потом в какой-то момент Чёртова Аннели кивнула, как человек, доделавший работу до конца и довольный ею, и сказала:

– Да, из этого можно что-то сделать.

Потом она взяла кувшин, который я к этому времени уже снова наполнил, но не выпила, а вылила воду себе на голову и встряхнулась, как это делает собака Криенбюля, когда принесёт палку, брошенную в деревенский ручей. Только после этого, снова собственным голосом, она меня о чём-то спросила, а о чём, я не понял.

– Ну что, ты встретил чёрта? – спросила меня Аннели.

Я сперва думал, она всё ещё в своих мыслях, но она из них вернулась и как человек, который после долгого путешествия наконец-то очутился в своей деревне, хотела услышать, что произошло за время её отсутствия. Чёртова Аннели вспомнила про нашу встречу, тогда перед статуей Божьей Матери, когда она посоветовала мне идти домой и предостерегла, что, мол, никогда не знаешь, где притаился чёрт. И теперь она хотела знать, не встретился ли он мне.

– Да, – сказал я, – и не однажды.

Она кивнула, как будто именно такого ответа и ожидала, и любой другой был бы неправильным.

– И теперь ты снова пришёл ко мне за советом? – спросила она.

Но я от неё хотел чего-то большего, чем просто совет.

Когда она выслушала, для чего я к ней пришёл; что хочу научиться рассказывать истории и готов заплатить ей за обучение, по её лицу нельзя