Полубородый - Шарль Левински

к себе он не выносил, он опять в какой-то момент помянул преисподнюю добром и снова угодил в котёл, который раскалился к этому времени ещё больше.

Снова и снова это происходило и всё ещё происходит, то в одном городе, то в другом. Мужчина всякий раз надеется, что вот теперь-то золото не опротивеет людям, но рано или поздно у всех наступает пресыщение и снова он оказывается в своём адском котле.

«Так что если вдруг кто-то ни с того ни с сего исчезает и больше не появляется, – заканчивала Аннели свой рассказ, – тогда это мог быть ангел, который вернулся на небо. Но, вероятнее всего, это был кретин, который заключил с чёртом дурную сделку».

Мне казалось, Чёртова Аннели со своим мешком, полным историй, точно так же исчезла, как человек со своим мешком золота; можно было подумать, что месяцы с длинными днями она проводит в преисподней. Я искал её по всей долине Швиц, и за её пределами я искал её, но никто не знал, где она живёт. Где бы ни спрашивал о ней, я получал один и тот же ответ: «А как же, в нашей деревне она бывала, мы тоже радовались, когда она приходила, и угощали её всем, что повкуснее. Но зима прошла, у нас теперь нет времени слушать её рассказы». А куда Чёртова Аннели уходит после своего посещения, никого не интересовало; кажется, людей даже удивляло, что у такой странницы, как она, вообще может где-то быть дом.

Ещё одна история Аннели хорошо описывает то, что переживал я сам. В ней речь идёт о младшем сыне, который пустился в приключения и освободил лесного духа, застрявшего в расщеплённом стволе дерева. В благодарность за это он получил чудодейственную флейту, и когда он на ней играл, все люди, заслышав эту музыку, пускались в пляс и не могли остановиться, пока флейта не умолкала, и так перед ним были бессильны даже самые жестокие разбойники, он просто пускал их в пляс и тем временем проходил мимо них. Я получил мою флейту не от лесного духа, а от солдата тогда в монастыре, она не обладала такой волшебной силой, но без неё я бы никогда не добрался до своей цели.

А произошло это так: однажды, когда снова никто не мог подсказать мне, где искать Чёртову Аннели, я достал из мешка флейту и стал играть, только чтобы отвлечься от своей безысходности. Но людям понравилась моя музыка, они хотели послушать ещё и были готовы даже что-нибудь дать мне за это, и то же самое потом происходило и в других местах. Так флейта избавила меня от необходимости просить милостыню, мне так и не пришлось расшивать динарий из подгиба тужурки, а тем более доставать кошель с деньгами, предназначенными для Аннели как плата за обучение. Мешок с золотом я, конечно, не заработал, но кусок хлеба у меня всегда был, и соломенный тюфяк на ночь для меня тоже чаще всего находился. Я принял это как подготовку для обучения и думал: теперь я кормлюсь почти так же, как Чёртова Аннели, только не историями, как она, а мелодиями.

Но флейта помогла мне ещё больше, не чудодейственным образом, но всё же по счастливой случайности. Поскольку я был не единственный, кто зарабатывал себе на жизнь подобным образом, фокусников и жонглёров я время от времени тоже встречал. Если деревня праздновала день своего святого покровителя, они слетались туда со всех сторон, как осы, когда поспевают сливы. Из-за моей дудочки они принимали меня за своего, и в этом было моё счастье; хотя люди считали их ни к чему не пригодными бродягами, вагантами, у них была своя гордость, и не с каждым они разговаривали.

Однажды целое семейство оказалось на том же пути, что и я.

Они странствовали не пешком, как все остальные, а на крытой телеге, с навесом от солнца. Лошадь, впряжённую в эту телегу, они украсили перьями, закреплёнными у неё на лбу ремешком, и она выглядела как парадный конь какого-нибудь небогатого короля. В этом семействе каждый владел каким-нибудь фокусом: мужчина пожирал пламя и заглатывал меч, я даже видел его однажды на ноябрьской ярмарке в Рапперсвиле в честь святого Мартина; его жена умела так ловко жонглировать тремя яйцами, что они, казалось, танцуют над её руками, девочка делала стойку на руках на спине их скачущей лошади, а её маленький брат бил при этом в барабан, да так быстро, что наш Мочало позавидовал бы, хотя теперь он зовётся Лауренцем. Кроме того, с ними был ещё старый дедушка, но он не вставал с телеги. Они мне рассказывали, что когда-то раньше он был лучшим ходоком на ходулях, но потом неудачно сверзился с них, кости после перелома неправильно срослись, и с тех пор он больше не ходит. Семья решила, что ему может понравиться моя музыка, и они позвали меня к себе в кибитку. Без этой случайности я никогда бы не узнал, что всё это время я искал Аннели не там, где надо. А может, моя флейта всё-таки чудодейственная.

Итак, я играл дедушке, и он сказал, что если когда-нибудь ещё встанет на свои ходули, то надо, чтобы я играл ему при этом. Хромает он ещё сильнее, чем Ломаный, но, как иногда бывает у старых людей, он уже путается и не может различить, что было вчера, а что есть сегодня. Я спросил у него про Чёртову Аннели – не потому, что надеялся от него что-то узнать, а потому что уже привык у всех о ней спрашивать, и он ответил да, он знает Аннели хорошо, она исключительно красивая молодая женщина и только поэтому люди охотно слушают, когда она рассказывает свои истории. Аннели давно уже не молода, и мне бы никогда не пришло в голову назвать её красивой, но, вероятно, он помнит о том, какой она была раньше; тогда, наверное, она ещё не стала рябой после оспы. Я спросил его, всегда ли она так много рассказывала про чёрта, из-за чего, наверное, и получила своё прозвище, а он сказал, что я что-то путаю и что голова у меня, видать, не в порядке. Прозвище происходит не от того, о чём она рассказывает, а от местечка, где она родилась и где до сих пор живёт. Он, мол, часто её навещает, когда бывает в её краях; поесть у неё, правда, нечего, но водка есть всегда, и это, кажется, было для него особенно