Елизавета I - Маргарет Джордж

Его лицо залилось краской, он низко поклонился, развернулся и медленно двинулся по длинному проходу. Двор у него за спиной некоторое время ошеломленно молчал, а потом в зале поднялся гул разговоров. Придворные хлынули на ковер, подобно воде, вновь заполняющей ров.

– Нужно ли было так распекать его при всех? – склонился ко мне старый Бёрли. – Публичное унижение может превратить подданного во врага.

– Ничего, переживет, – бросила я, словно стараясь убедить себя саму.

Он не из тех, кто способен долго что-то помнить, будь то обида или планы.

– Я на вашем месте не был бы так уверен, – возразил Бёрли. – Никогда не стоит считать, что вы хорошо кого-то знаете.

– Вы прямо как Уолсингем. Разве он не говорил, что избыток страха менее опасен, нежели его недостаток?

– Мудрая максима. Да упокоит Господь его душу.

Бёрли сипло закашлялся и, вытащив носовой платок, отер взмокшее лицо. Я отметила, какой худой и морщинистой стала его шея, торчавшая из ворота мантии.

– Я подумываю, не заставить ли его отдать в казну в качестве компенсации за вопиющие промахи его долю выкупа за испанских пленников.

– Не советовал бы вам это делать, мадам, – сказал он.

– Он мне должен!

– Откровенно говоря, я думаю, он сделал все, что мог. Он и остальные командующие были не в ладах. Слишком много командующих – рецепт провала или по меньшей мере путаницы.

– Вы подвергаете сомнению мое решение назначить всех этих людей? Вы, мой лорд-казначей! Вы, кажется, радеете за милорда Эссекса куда больше, чем я, – то ли из страха, то ли в надежде на его благоволение!

Он даже подорвал преданность Бёрли!

Сама того не сознавая, я возвысила голос, и члены Тайного совета принялись оборачиваться ко мне, чтобы послушать. Бёрли нахмурился, и это рассердило меня еще больше.

– Вы подлец! Вы трус! – произнесла я громко, так чтобы все услышали.

– Я не трус, – произнес он твердо. – Но при дворе есть такие, кто подпадает под это определение, и в наших интересах сделать так, чтобы они боялись нас, а не его.

В итоге Кадисская миссия принесла нам еще две выгоды. Активное участие в кампании голландцев означало их полный разрыв с Испанией. Деньги и войска, которыми я больше десяти лет помогала в их борьбе, опустошая собственную казну, наконец-то окупились. Она в конце концов увенчалась определенным успехом. Протестантские Нидерланды стали фактом. Испания потеряла их навсегда.

Вторая выгода заключалась в том, что в результате ущерба, нанесенного нами испанцам в Кадисе, Филипп не смог осенью расплатиться с займами, которые набрал у флорентийских банкиров. Они заявили, что «Il re di Spagna è fallito» – «Король Испании банкрот», и несколько банков разорились, после чего стали говорить, что в 1596 году они обанкротились вместе с королем Испании.

43

Это произошло. Третий год подряд оказался неурожайным, и страну охватил голод. Октябрь, точно в насмешку, выдался теплым и погожим, и запоздалые лучи солнца озаряли радостным светом бедняков, побиравшихся у городских ворот, и фермеров, чьи закрома давным-давно опустели и кто вынужден был копаться в полях в надежде раздобыть хоть какой-то еды. Бродяги наводняли дороги, подстерегая мирных путников. Матросы и солдаты, после Кадисского похода ставшие ненужными, слонялись повсюду в поисках работы и куска хлеба. Правительство под началом Роберта Сесила и Джорджа Кэри выработало план, призванный обеспечить нуждающихся пропитанием, но его было и близко недостаточно, ибо все наши попытки купить хлеб у протестантских союзников потерпели неудачу. У нас не было ни возможностей распределить его, ни достаточных запасов, чтобы сгладить кризис. Среда и пятница были объявлены постными днями, но сказалось это только на богатых. Бедные и так постились каждый день.

Я переехала в Нонсач. Погода стояла изумительная, солнце светило, словно сквозь золотое стекло, заливая окрестности мягким желтоватым сиянием. Вековые дубы горделиво красовались в своем великолепном убранстве цвета бычьей крови, не успевшем еще облететь, и между ними там и сям шныряли лисы в ярких шубках под стать листве. Но если прежде до меня доносились с полей песни жнецов, то теперь повсюду царила зловещая тишина, а полная октябрьская луна светила на пустые поля.

Не прошло и недели, как Роберт Сесил запросил у меня срочной аудиенции. Он во весь опор примчался из Лондона и был у меня еще до наступления вечера. Я ждала, понимая, что на хорошие новости рассчитывать стоит едва ли. И я не ошиблась.

– Ваше величество, благодарение Господу, что вы находитесь в добром здравии. – Он сорвал с себя шляпу, отбарабанив официальное приветствие, точно католический священник, бубнящий молитвы.

– Что такое, мой добрый Сесил?

С тех пор как его отец сошел со сцены, он с каждым днем становился все более и более для меня незаменим. Из всей плеяды молодых, занявших места в Тайном совете, он один оказался достоин того, на смену кому пришел. Остальные же не заслуживали доброго слова. Мелкие людишки.

– Две острые угрозы. Одна дома, другая за границей. В Лондоне произошел голодный бунт под предводительством какого-то подмастерья. Но еще более серьезную опасность представляет заговор голодных крестьян в Оксфордшире, которые готовы нападать на землевладельцев, огородивших их поля для выпаса овец. Донесения говорят, что недовольство заставило их забыть осторожность. Они кричали, что «чем голодать, они возьмутся за вилы» и что они «лучше снесут господ, чем изгороди», а также что «нужда закона не знает».

– Где именно в Оксфордшире?

– Они намерены собраться на холме Энслоу, между Вудстоком и Оксфордом, двинуться маршем на нескольких землевладельцев, убивая и грабя их, а дома сжигая, а оттуда в Райкот, чтобы захватить в плен сэра Генри Норриса, после чего обезглавить его. Далее, по их словам, они собираются идти на Лондон.

Ну вот и начались ужасные политические последствия неурожаев.

– На холме Энслоу, говорите?

Там уже было одно восстание, в 1549 году. Выбор того же самого места говорил о том, что бунтовщики считают свой план довершением того, что не удалось их предшественникам.

– Да. И сделать они это собираются в День святого Хью.

То есть 17 ноября. День моего восшествия на престол. Более недвусмысленным этот символизм мог быть едва ли.

– У вас есть сведения относительно численности участников?

– Невозможно сказать, сколько человек присоединится, когда они кинут клич. Одних только зачинщиков человек пятьдесят. Верховодит у них Бартоломью Стир, плотник. Он родом из деревушки, которая когда-то была монастырским владением, а теперь тамошние земли огородили под пастбища для овец. Кроме того, он раньше работал у сэра Генри Норриса,