Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Ночью мне был ужас:

— Где счемодан? — спросил колдун.

— Какой чемодан?

— Повторяю: где щемодан? — Его «щ…щ…щ» звучало вкрадчиво, но удушающе.

— Там, где и был! — крикнул я. — Никто его не брал!

— Потчему?

— Громоздкий!

Так я неумышленно сознался в убийстве.

С целью похищения. Это лучше, чем с целью мщения, — говорили друзья на прогулке. Подельники. Они все проходили по одному и тому же делу — чтению надписей перед тем, как войти.

Смотрящий

В бараке на зоне он смотрит за порядком.

Бывает, смотрящий сидит высоко в бочке, на мачте корабля.

— Земля! — Все ожидают, когда он так крикнет.

Наблюдатель — это кто-то со стороны, вне активной заинтересованности, бесстрастный, как говорится.

Соглядатай — хуже их всех, чем-то неприятный.

Ротозей — это я. Наблюдающий за вороной. Смотрящей. И сидящей на самой верхушке дерева, здесь, у меня за окном растущего.

Никаких вороньих гнёзд на этом дереве нет. Есть — на других. Далеко отсюда. Ранней весной кажется, что они расцветают шарообразными плодами. А на моём — всё время кто-то сидит.

Дождь, снег — сидит. Ветер срывает его с ветки, но он цепляется, не улетает. Сидит.

Сменяются — или это одна и та же? Обыкновенная, как говорится, серая. Точнее — чёрные крылья, серая грудь, но со временем контраст выцветает, такая у них седина.

Что она тут высматривает? Думаю, что — чужаков, залетающих в наш ареал — между кафе «Аладдин» и домом 7 по Бестужевых. Соколов, побивающих ворон, тут нет. Ничтожно вероятен сбежавший из зоопарка степной и тем более горный орел. Вон с дальней шестнадцатиэтажки тряпка сорвалась. Большая, лохматая. Летит хищнически. А? Нет, моя и ухом не повела! А если я сейчас замахнусь?.. Ага, попятилась! Зря я себя ротозеем обозвал, самоуничижительно. Правильно — действующий созерцатель. Улетела не сразу, но выдержав самоуважительную паузу. Осталось дерево.

Это дерево выросло как-то незаметно — и заматерело. И навсегда нарисовалось в моём окне.

Сижу у окна, разложив перья, бумагу, тушь. Знаю: сроки поджимают, но торопливость делу вредит. Го-Жо-сюй говорил, что темп надо набирать только из спокойного состояния.

В целом я приветствую это дерево — как событие объёмного мира. Одетое в зелень, в «багрец и золото». Но оно, если его пристально разглядывать, кажется мне не вполне естественным.

Да. Его плакучая листва приятно обобщает его внешний вид, но при этом — скрывает его дисгармоничную сущность — непредсказуемое выворачивание прямого в кривое и наоборот!

Именно благодаря этим качествам Головоломный охотник вместе со своим псом способны стоять вниз головой — не замеченными в его ветвях. Кажется, они для того и выросли, чтобы их изобразили тушью — в разные стороны «шкрыпящим» пером. С кляксами. Однажды в него ударила молния, слегка расщепив его ствол. Загорелось не дерево, но припаркованный рядом автомобиль. Помню вой его сирены и в ответ ему — вой всех автомобилей, оставленных на ночь между «Аладдином» и домом 7. Нечеловеческий вой — потому что было в нём что-то человеческое. Так выл двигатель, уничтожающий двойников на «Солярисе».

А вот назначение вбитого в ствол железного крюка мне неизвестно. Зачем тут — крюк-костыль? Чтобы вешать? Что? Сумку уставшего прохожего? Или привязывать — что? — бельевую верёвку, собаку, припаркованный автомобиль? Ответы на эти вопросы лежат в области неустановленных, но вполне доступных мне замыслов. Другое дело — недоступные замыслы. Они-то меня и тревожат.

Мой рисунок должен иллюстрировать принятый к печати мой же рассказ — на тему, мне не вполне свойственную. Но мною предложенную. Непонятно, какая необходимость заставила эту ветку вдруг перекрутиться, как простыня в руках прачки? Вот — её набухшие вены, артритные узлы, тут же — крепкая коленка, там — дряблая. Конечно, никакой антропоморфизм тут не канает. Дерево древнее. На этом и закончим. Рисовать дальше — только рисунок портить. Похожими получились тренер Морозов Николай Петрович и капитан команды Алик Шестернёв — бронзовые медалисты чемпионата мира 1966 года в Англии. С тех пор этот почётный, но скромный результат — наш наилучший. В какой бы мы футбол ни играли — искренний футбол Малофеева или рациональный — Лобановского.

Как мы сыграем дома, «где стены помогают» — в Москве — на чемпионате мира в 2018 году, — об этом рассказ. Обзорный. К настоящему повествованию прямого отношения не имеет.

А что имеет? Сила, действующая в противоположных направлениях: вниз — растущими корнями; и вверх — растущей кроной дерева, где в каждой ветке отражается борьба этих векторов. И — в вороне, украшающей крону. Вот где она? Всю жизнь без толку глаза мозолила, а сейчас, когда надо, — её нет.

Надпись из гравия: желаем здравия

(диптих)

1.

Качественные продукты быстро портятся. А долго сохраняющиеся — некачественные. Годные лишь для того, чтобы их выбросить.

Было время, когда мы потребляли некачественные и плохо сохраняющиеся продукты. А соли урана добывали в магазине «Фотопринадлежности».

Шутили: «Наш „Унибром“ — всегда с серебром!» Мелочь ссыпали в большую четверть из-под проявителя, откуда достать эту мелочь можно было, только разбив эту четверть.

Пустые бутылки мы уносили с собой, а всё, что нельзя было сжечь, закапывали. Мы всегда уничтожали следы нашего пребывания — чтоб его не гневить. Хотя, говорят, он радовался, когда ему оставляли то, что в лесу не растет: пряники, стакан с портвейном.

— А водка без огня сушит! — говорил он, скорчив нарочито мерзкую рожу — мол, пошутил, начальник: — Гкха-кха!

Бывало, смех его переходил в непрерывный кашель — так, словно у него в горле вдруг что-то застряло и кто-то сейчас же должен стукнуть его по спине. Нам казалось, что когда-нибудь эта мелочь выйдет из обихода и со временем сделается раритетом — вот тогда-то мы её и разобьём.

2.

Я здороваюсь со всеми. Войдя в кабину, говорю: «Салют!» — всем, кого вижу, — из ружей и пушек! За ними — ответный ход. Молчание — на их совести. Едем. Молчим. Так кончается «Гамлет» — дальнейшим молчанием. А не хотите ли — грохотом?! Если в самом конце всё-таки: «Войскам открыть пальбу!» Нет, с грохотом двери одни отворяются — трясучие — лифта.

Раннее утро. Дуся серебряной краской урну красит. Все ещё спят, а она уже трудится. Вот и решил я её приободрить:

— С добрым утром, красавица!

— А ведь я уже и не помню, чтобы мне кто-нибудь так говорил.

— А муж?

— Муж меня