Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

Сказал, чтобы мы, перед тем как пить чай, вынули ложки из стаканов. «Иначе — ложка попадёт в глаз!»

Так он нас, «хиппарей-дикарей», поставил на место. Казах. В поезде дальнего следования Москва — Алма-Ата.

Из Алма-Аты мы предполагали пройти через горы к киргизскому озеру Иссык-Куль. По пути собирать лечебные травы и рассказы местных жителей о снежном человеке.

Ехали мы три дня. Облик проводника менялся: сначала он снял фуражку, потом ходил в одной майке, а потом — и без форменных брюк — в трениках, замызганных углём (понятно — титан). С обритой головой.

Обещал нам обрезать наши хиппарские патлы — «по-уйгурски!». Не казах, уйгур.

В степи наш поезд был обстрелян камнями. Дважды. Я видел их — промелькнувших мимо нас детей и вполне уже взрослых юношей — с рогатками в руках.

Мы спросили у проводника, почему все окна оказались разбитыми только с одной стороны? Проводник сказал:

— Потому что на другой стороне люди не живут.

У остановки

Надпись фломастером на автобусном расписании: «Коля, ждала целый час. Больше не могу!»

Конечно, автобусы сюда подходили, но в основном — не те. У наших были интервалы побольше.

Стоишь, ждёшь целый час, но взор находит «Колю», и на душе становится легче. Кругом обрыдлый городской пейзаж: впереди «Золотой Вавилон», позади — «Байконур», но тут — «Коля». Вечно опаздывающий.

Правда, потом она стала раздражать. Вот это её «не могу!» — уже никаких сил не было терпеть, особенно «больше».

Она, видите ли, больше не может! Наверняка ждала каких-нибудь минут десять, а заявляет, что — целый час. Бедный Коля. Хотя сам виноват — если связался с такой истеричкой. Олей, наверное, если Коля.

— Оля, — говорит спокойно Коля, — ты уже не маленькая, должна знать — когда.

— Коля! — кричит Оля. — Ты как ребёнок! Когда — твоя забота.

Разговор заканчивается тем, что больше она не может. Ну никак! А ведь уже и расписание изменилось и доску новую повесили. Но — как ни подойду к остановке — так сразу: «Больше не могу!»

Понимаю, что лучшее средство против её визгов — новая надпись. Какая? Появилось тут кое-что несущественное. Незлобивая матерщина. И в уголке скромненько: «БИРЗА СРОЧН». Бирюза? Действительно, тут в подземном переходе, бывало, таджики бирюзой торговали. Кучками на газетках. Бусы из мелких ронделей. Или Бирза — Берз. а. Берёзовая аллея? Это — там, если проехать дальше по Декабристов. Или Бир — один (дом), а за — 3а (строение). Но те — фарси, а эти — по-тюркски. Что за чёрт? Как понимать эту несуразицу? Впору самому — взять ручку да и написать — что-нибудь такое…

Что?

Что-нибудь в общем плане («Всё — тщета») или примкнуть к матерщинникам?

Думаю, цензуры давно нет, а внутренний цензор остался.

Лезет в голову хрень какая-то:

— Коля, выключи утюг!

Или:

— Коля, глуши мотор!

Или:

— Коля, даёшь шасси!

Нет, всё не то, не то.

А что — то-то?

Хорошо, наши наконец подошли: 71-й и 124-й.

Сниму негатив

Когда нашему домофону был присвоен новый код, я, не надеясь на память, записал его на двери — едва заметно, но для меня — читабельно, даже при свете зажигалки.

Вскоре мою надпись кто-то из жильцов жирно и несколько раз перечеркнул. По понятной причине: секретный код — не для публикации.

Чтобы наконец-таки запомнить этот код, я нашёл в нём закономерность: 27 — это номер моей квартиры, 72 — его зеркальная симметрия, а 55 (школьная шутка) — две пятёрки за сочинение, по литературе и русскому языку. Ну а номер своей квартиры я не забуду никогда, потому что он совпадал с номером нашего участка на Ваганькове. Через этот номер — 27 — легко запомнить и номер моего дома — девятый: (2+7), дом-башня, с единственным подъездом, слева от двери — доска для объявлений.

Не уместившись на доске, объявления распространились по всему фасаду: «скорая компьютерная помощь», «куплю волосы дороже всех», «работа рядом», «сниму лишний жир», «сниму негатив» и т. д. Некоторые повисли так высоко, что прочитать их было невозможно, а дворникам — их соскрести. Как же их повесили? Да и зачем, если они не читаются? Зато не соскребаются.

Читаю: «Сниму негатив. Консультация бесплатно».

Наверное, правильно: «Консультация бесплатна». Исправляю ошибку, приписав к ней в скобках восклицательный знак. Ясно, что субъект этой услуги — не фотограф — ха-ха! — но психотерапевт, возможно, просвещённый колдун. Непросвещённый написал бы: «Сниму сглаз» или «порчу».

Конечно, я легко отверг соблазн бесплатной консультации, но так же легко представил себе, как я являюсь к этому колдуну по указанному адресу, благо, жил он в доме рядом с моим, девятым.

В квартире колдуна шёл ремонт, а на его кухне выпивали какие-то люди, один — в газетной шапке, а другой — с карандашом за ухом, — возможно, мастера. В воздухе висела извёстка. Колдун принимал меня в тёмной прихожей, в месте, где было чуть посветлей — от газет, которые покрывали сдвинутую мебель. Нет, меня он слушать не стал, но сразу же высказался сам — по существу:

— Если ты, не лукавя, дашь себе полный отчёт в том, что такое безнадёга, то рано или поздно безнадёга превратится в симпатягу! Ибо уныние — это грех. Так говорит наш учитель Василий Тёркин. — Колдун кивнул в сторону одного из мастеров.

— А разве он не…?

— Кто — он — не? Что?! — Колдун посмотрел на меня проникающим взглядом. «Сейчас пырнёт, — подумал я, — какими-то ножницами, которые блеснули в его руке. Это значит, надо немедленно уходить в точку. Например, в Ниагарский водопад. Только без шума. Это просто пауза».

Наконец я расслышал:

— Это ты — собирательный! Но за это надо платить. Ибо бесплатна консультация, но не диагностика!

Я сказал, что у меня ничего нет. Ни здесь, ни там — рядом.

Тогда фотограф срезал с моей головы прядь (вот они ножнички — ха-ха! — маникюрные), сказав, что теперь я — его раб до конца жизни.

«Чьей жизни?» — подумал я в такой надежде, что мастера, нажравшись до белой горячки и ошибочно предположив, что фотограф гребёт деньги лопатой, сегодня же вечером его и замочат — лопатой, — но ничего ценного в доме не найдут, кроме чемодана, набитого пакетиками с прядями человеческих волос. На чемодане, ветхом, с железными углами, они прочтут надпись: «Мои должники».

Чемодан они не возьмут, а