Небо красно поутру - Пол Линч

не увидел он в лощине внизу раскинувшуюся ферму. В складке поля поблизости различил он две подводы цвета утиного яйца, и сел, и посмотрел, какое небо широкое и голубое, и повернулся, и двинулся обратно тем же путем, все время вдыхая запах леса, покуда не вернулся на стоянку.

Нашел Резчика, и подсел к нему на бревно, и налил себе немного виски в чашку, и выпил.

Проклятущая крыса прошлой ночью, пока я спал, все время по мне бегала, сказал он.

Некоторые кивнули. Ага, произнес Мелок. Наблюдаю прибавленье этого блядва.

Когда мелким я был, сказал Резчик, мы их, бывало, выкуривали. Затыкали все дыры, кроме одной, а потом костерок разводили, и крысы все выбегали, сотнями, а у нас их собаки поджидали. Просто с ума эти собаки сходили, так-то.

Некоторые рассмеялись. От кружка игроков подковылял один, и вынул хер свой, и принялся прямо перед ними ссать. Резчик поднял взгляд. Это ты мне предложение делаешь?

Глаза у мужика сощурились. Чего?

Не пойти ль тебе нахер с этой вот чахлой хренью и не поссать ли где-нибудь в другом месте.

Тут ссать буду, так-то.

Койл встал, и подошел к мужику, и плоской ладонью сильно пихнул его в лицо. Тот зашатался, пока не повалился на спину, и по ноге его начало расползаться темное пятно, и некоторые мужики захохотали, а другие заулюлюкали. Койл снова сел на бревно, а тот поднялся и пристально поглядел на Койла, прежде чем убрести прочь.

Так тебе и надо, произнес Резчик.

Койл взял палочку и принялся чертить ею странные изображенья на земле, словно пытался угадать значенье рун какого-то темного языка, что жил в нем.

* * *

Два дня спустя явился первый дождь. Он наблюдал, как пухнет небо и темно накатывает на лощины, и шептал сам себе: пускай льет. Тень тучи затемнила вихрившуюся пыль, и небо зарокотало над ними громом. И тут полило, дождь густой и громыхливый, пролился он, как будто лопнуло где-то брюхо, и мужчины прекратили работу. Некоторые сняли шляпы и выгнули лица, и раскрыли рты, а некоторые заулыбались, и свет вернулся к ним в глаза, узкие улыбки счастья, но внутри у них неразбериха печали, что вновь оделила их человечностью. Два паренька принялись бороться друг с другом, рукою взявши другого за ворот, и с хохотом повалились они наземь. Даффи наблюдал за людьми сверху, сидя на лошади, и поглядывал на небо, и повернулся, и уехал под деревья. Резчик отложил заступ и принялся раздеваться. Рот свой он выдвинул чашей и стаскивал с себя рваное тряпье, рокот хохота у него из грязной черной груди, и в промокавшую пыль улегся он. Койл улыбнулся, и сел на камень, и посмотрел на облачную гряду. Потянулась она вниз навстречу холмам, и видел он, как земля под башмаками у него размягчается, наблюдал, как принимала она дождь, пока не начал тот снашивать капля за каплей, и не была уже тем земля, чем была, а начала смываться, и у него возникла мысль, что вся жизнь в конце такова.

Резчик встал, и тело у него затряслось, и Койл увидел, что принялся тот плясать, колени у него вывертывались, а локти вставали на крыло, покуда не оказался весь в ярости какой-то одержимой джиги, мелодия и темп которой известны были только его внутреннему ему, и он завывал, а другие стали смотреть и, пораженные этим, тоже принялись разоблачаться, стаскивая с себя одежду, покуда не явили себя все в наготе своей, перемазанные и промокшие, и сцепились они руками, и подкидывали ноги в воздух, и плясали они, и плясали, и плясали.

* * *

Тот день дождя оказался единственным, и дни вновь потеплели. Почва вернулась в пыль, и в лощине внизу насыпь превратилась в малый холм, неуловимо возвышаясь сперва над каменным водоспуском, затем медленно вытягиваясь к лиственным откосам лощины. Жара с неба и жара от земли, и одна за другим на ложе лощины стали падать лошади и мулы. Опускались они на колени и ложились неподвижно, глаза стекленели и отдалялись. Мужчины верещали и пинали их в ребра, но животины глядели в ответ такими глазами, что говорили на том единственном языке, который мужчины понимали. Каждую животину пристреливали, а тушу утаскивали, и то мясо ее, которое можно было съесть, стесывали и нарезали на лохмотья и вялили.

Он склонился к земле, и взломал ее заступом, и вновь выпрямился, и увидел отца своего, согбенного и гладко чистящего соболий лошадиный бок. Подай-ка мне вот это. Он показывал на скребницу.

Опять, скача вверх по дороге, пес вьется кругами и тычется носом ему в пятки. Ноги длинные, а небо низкое, словно спускалось оно ему навстречу, а отца его дождь не заботил. Никогда не заботил. Не успеешь вымокнуть, как снова просохнешь, а не успеешь высохнуть, как опять промокнешь. Нет смысла противиться.

После дождя мир покрылся новым глянцем, а воздух запах влажно.

* * *

В почти потемках увидели они, что у чужака зубов недостает больше, чем осталось, а мужиков он разглядывал с ошалелым видом вдруг выпущенной на волю запертой гончей. Когда заговорил он, его приняли за дурня, голос его взлетал от буйного воодушевленья, хотя был он ирландцем, как и все они, и потому они к нему прониклись и спросили, из каких он мест. Он им рассказал, что из Керри, и пришел с рытья каналов, миль сорок прошел, а еду отыскивал лишь дважды, да и то разок пришлось ее украсть у собаки, и собака не слишком-то довольна была, а в другой раз ему пришлось зайти в дом, только ну их нахер. От жути всякой вынужден он был бегать, но погода стояла ничего так себе, и уж точно недурно было спать под открытым небом, хоть и прохладно немножко, ага, ночью-то, но и только. И вот он я, звать Морисом, дважды похер на лопате. Когда говорил он, оглядывал землю, как будто обронил чего, а когда договорил, все поняли, что это он рагу в костровище разглядывал.

Ты о чем толкуешь, от чего такого сбегал? спросил Мелок.

От хвори, ответил Морис. Жуть как она их там прихватила. Но я-то не стал дожидаться, чтоб себе ее заиметь, ни за какие коврижки, так-то. Три дня шел. Дико жопу мне припекло, подкиньте-ка мне шматец того ужина. Из седалища штанов своих он извлек жестяную тарелку и выставил ее перед собой. Дважды похер на лопате.

* * *

Розовые губы смеялись на черных