Битва Файркреста - Ален Жербо

Крен или качка Firecrest иногда были настолько велики, что сковорода часто падала с плиты, что часто означало ожог голой ноги. Поэтому можно понять, что во время шторма готовить было трудно.

В таком узком месте — настолько ограниченном, что даже нетолстый человек едва мог развернуться — было трудно двигаться, и много раз меня с силой швыряло о борта лодки.

Обычно в шесть часов я выходил на палубу, высвобождал риф из грота, отдавал румпельный найтов и снова набирал ход. Затем следовали двенадцать часов непрерывного рулевого управления, за которые проходилось от пятидесяти до девяноста миль — неплохой средний показатель для небольшой лодки.

Хотя было очень однообразно управлять рулем двенадцать часов подряд, после первых двух дней я ни разу не почувствовал усталости. Но приходилось постоянно следить за тем, чтобы не форсировать ход при таком сильном ветре, чтобы часть снастей или даже мачту не унесло.

Время у румпеля пролетало очень быстро, потому что я все время любовался этим прекрасным созданием, Firecrest, когда она плыла под сильным ветром.

Его чистый нос резал воду, как нож, в то время как длинная рябь снежной пены, удлиняющаяся за кормой, отмечала ее кильватер. Я часто мог видеть, как бревно, которое я буксировал, далеко за кормой, поднималось на вершину волны.

Если ветер был не слишком сильным, я обычно читал одну из своих любимых книг, и вскоре наступал конец дня. Если я не мог читать, я мечтал; думал о прекрасных поэмах моря, думал об искусственной жизни в цивилизованных странах, но всегда чувствовал себя счастливым и сам себе хозяином.

Долгая ежедневная работа вскоре закончилась. Перед самым закатом я объявил день законченным, привел лодку в дрейф, спустился вниз и приготовил ужин. Обычно он состоял из солонины, риса и картофеля. Я варил «картофель» в соленой воде, чтобы сохранить запас свежей, и обнаружил, что резкий привкус океана придавал ему восхитительный вкус.

Морской бриз обострял аппетит и, конечно я не мог жаловаться ни на кого другого в отношении готовки. Ужин заканчивался, я вскоре оказывался в своей койке и спал, пока лодку качало на волнах. Некоторые выдержки из судового журнала дадут общее представление о жизни в те первые дни пассатов.

«Понедельник, 11 июня. — Сильный северо-восточный ветер, облачно, море неспокойное. Двенадцать тридцать, берем риф на фоке. Два оборота на гроте — на втором кливере, штормовой кливер. В полдень девяносто миль по лагу за двадцать четыре часа. Сильный ветер перешел в настоящий шторм. Лежим в дрейфе в семь тридцать вечера. «Вторник, 12 июня, семь утра. — Курс юго-запад, сильный северный ветер, по лагу в полдень семьдесят шесть миль. Очень сильное волнение моря. Лежим в семь вечера. «Среда, 13 июня. — Лежим всю ночь. Шесть утра, курс запад-юго-запад; сильный ветер северо-запад; встречаем пароход, сильно качающийся. «Четверг, 14 июня. — Сильный северный бриз; по лагу в полдень пятьдесят четыре мили; широта по солнцу 34 градуса 21 минута.

«Пятница, 15 июня. — Свежий ветер, голубое небо, по лагу в полдень шестьдесят восемь миль. В час дня сломался бобштаг. Сложно было его починить. (Бобштаг — это трос, который крепится к форштевню прямо под ватерлинией и идет до конца бушприта.)

«Чтобы починить его, пришлось цепляться за конец бушприта. (Это одно из худших мест на борту небольшого судна, когда волны бушуют. Вероятно, вас смоет, когда судно опустит бушприт глубоко в зеленые воды и снова поднимет его.)

«Пришлось работать обеими руками и цепляться ногами. Несколько раз «Файркрест» полностью погружал меня под воду. (Какое мне было дело! Океан не был холодным, а на мне не было одежды, которая могла бы меня беспокоить.)

(Я вспоминаю рассказ, который я однажды прочитал о небольшой лодке, обнаруженной в Ла-Манше после шторма, на борту которой никого не было. В журнале было написано: «Нужно идти к концу бушприта, чтобы сделать ремонт. Удастся ли мне вернуться?»)

«Суббота, 16 июня. — Очень свежий ветер. По журналу в полдень семьдесят две мили. В два часа дня, основание грота рвется. Приходится убрать его и поднять трисель.

«Воскресенье, 17 июня. - Очень свежий северный ветер. Курс на юго-восток, в полдень сильный шторм. После наблюдений я нахожусь в шестистах двадцати милях от Гибралтара и в сорока милях к юго-западу от Мадейры, которую я не вижу. «Сегодня днем ​​закончились пассаты. Шторм стих, и Firecrest качается в маслянистом море и полном штиле. Поэтому вся мокрая одежда и постельное белье вынесены на палубу для просушки. «Понедельник, 18 июня. — Спокойное и маслянистое море. Занимаюсь починкой парусов пальмами и иголками. (После такой бурной погоды на борту всегда много работы.) Нужно сплести канат, сменить парус. Ведь эта работа даже важнее работы штурмана. Если бы я не знал навигации, я бы возможно, смог пересечь Атлантику. Но если бы я был неопытен в починке парусов и канатов, я думаю, что не нашел бы другой гавани, кроме той, где пришвартованы все пропавшие корабли. Астрономические знания тогда не имели бы большой ценности». 

ГЛАВА ПЯТАЯ.

ТРЕВОЖНЫЕ ОТКРЫТИЯ

Когда я находился в зоне пассатов, я очень хорошо продвигался, но 18-го числа ветер стал очень слабым, и его направление изменилось. Здесь я также столкнулся с большим количеством юго-западных ветров, что довольно необычно для этой части Атлантики в это время года.

Моя карта ветров показывала, что в июне и июле там были сделаны тысячи наблюдений, и что юго-западный ветер никогда не наблюдался. Поэтому любопытно, что я встретил восемь дней встречных ветров подряд.

Еще одним любопытным фактом было полное отсутствие жизни. Ни дельфинов, ни летучих рыб. Вокруг была только вода, и только я и Firecrest. В книгах по круизам, которые у меня есть на борту, упоминается большое количество летучих рыб к северу от Мадейры. Я с нетерпением ждал их, чтобы разбавить однообразие мясной диеты. Но я был далеко к югу от Мадейры и увидел только одну рыбу через два дня после отправления из Гибралтара.

Во время этого периода слабых ветров я проводил эксперименты, устанавливая паруса по-разному, пытаясь заставить Firecrest плыть по ветру. Спустив грот и поставив на его место трисель — парус в форме бараньей ноги без гика и гафеля — и выровняв стаксель, я наконец