Нефритовая лиса - Крис Велрайт

головой — крытая галерея, с деревянными резными балками, раскрашенными в красно-терракотовый и золотой цвета. К балкам были прибиты декоративные панели, изображающие сценки из мифов и легенд: танцующие духи, возлежащие на лотосах красавицы, птицы с человеческими лицами и существа с множеством рук.

По краям сада — кусты жасмина, древовидной пионы, чайные розы. Их аромат тянулся по дорожкам, выложенным из гладкого белого камня. В центре — беседка, крытая синим изогнутым черепичным куполом. Там сидели девушки — кто-то смеялся, кто-то пел, а кто-то причесывался, глядя в зеркало, стоящее на резном столике.

В конце сада возвышался главный вход в заведение — огромные двери, выкрашенные в красный цвет, украшенные золотыми узорами и обрамлённые парой деревянных фигур: женщины-дракона и мужчины-тигра. Над дверью — резная вывеска с иероглифами, отполированными до блеска.

«Павильон Цветущей Ночи».

Они свернули за угол и вошли в дверь, скрытую от глаз — узкую, обитую потемневшим деревом. Внутри пахло специями. Это была кухня. Большая печь дымила в углу, откуда-то доносилось бульканье бульона. Несколько девушек в серой одежде резали овощи, полоскали посуду, носили корзины с рисом и сушёными водорослями.

У стены, уставившись в чашу с водой, сидела та самая служанка, с которой Ицин сцепилась в первый же вечер. На ней была такая же одежда, как и у Ицин: серая, грубая, колючая. Та бросила на новенькую короткий взгляд и хмыкнула. Больше ничего. Теперь они были равны.

— Сегодня ты вымоешь полы в галерее, — сказала Белый Лотос тоном, не терпящим ни споров, ни жалоб. — Потом погладишь белье. Без лишних слов. Прислуга не говорит. Не смеётся. Не думает. Прислуга — это руки. Не мозг и не сердце.

— Прислуга?.. — переспросила Ицин. Слово будто обожгло слух. — Но… я думала…

— Ты думала, что хозяйка подпустит к своим гостям такую, как ты? — спокойно перебила Белый Лотос. — Нет. Сначала ты научишься вести себя как следует. Если всё пойдёт хорошо, хозяйка может позволить тебе обрести имя.

— Обрести имя? — Ицин нахмурилась.

— Да. Пока ты ничто — просто девочка из ниоткуда. Но если хозяйке понравится, как ты трудишься, она даст тебе имя. Тогда ты сможешь обслуживать гостей.

— Почему тогда Чжа… — Ицин кивнула на другое знакомое лицо, которое заприметила в кухне.

— А у неё и нет имени. Она просто Чжамэн. Это значит «кузнечик» на тивийском. Прыгучая, быстрая, но бесполезная. Как ты думаешь, зачем девушке имя, если она не может ни говорить, ни петь, ни быть красивой в нужный момент?

— Но это же… — начала Ицин, но Белый Лотос не дала ей закончить.

— Кстати, ты ведь из Сэи, да? — Лотос чуть склонила голову. — Придётся подтянуть тивийский. Ты ужасно говоришь.

— Меня учил лучший учитель, — с достоинством возразила Ицин.

— Верю. Только он, похоже, учил тебя говорить как во дворце императора. Или в древней книге. Слишком вычурно. Говоришь так, будто читаешь стихи. Еще и с акцентом. Не всем гостям такое может понравиться.

Белый Лотос бросила на неё короткий, почти сочувствующий взгляд.

— Учись слушать. Потом научишься и говорить. Если, конечно, доживёшь до того момента, когда с тобой станут разговаривать.

Ицин не ответила. Губы её сжались в тонкую линию, а взгляд остался пустым. Всё, что говорила Белый Лотос, будто скользило мимо, не оставляя следа. Где-то глубоко внутри она позволила себе надежду: это всё временно… я выберусь отсюда… обязательно. Не будет она никому прислуживать, не станет «просто Чжа», не станет вещью. Всё должно как-то разрешиться.

Но мысли оборвались, когда из полумрака кухни к ней шагнула Чжа, неся в руках ведро воды.

— Вот, — буркнула она, выплевывая в сторону шелуху от тыквенных семечек, и протянув ведро и тряпку. Вода внутри чуть хлюпнула, плеснувшись на край.

Ицин сжала губы крепче. Её пальцы взяли ведро с такой силой, будто она надеялась, что то расплавится под её хваткой. Внутри бурлила злость — за вчерашнюю пощёчину, за ночной страх, за унижение. За то, что эта — Чжа — теперь будет указывать ей, что делать.

— Сейчас покажу, где мыть, — бросила Чжа через плечо и развернулась, выходя на дорожку.

Белый Лотос стояла в дверях кухни. На прощание она кивнула Ицин, мягко улыбнувшись — почти по-матерински, но в этом взгляде не было ни жалости, ни сочувствия.

А потом Лотос исчезла.

Ицин молча последовала за Чжа, чувствуя гнев. Она смотрела на спину служанки, на то, как та шла размашистым шагом и сплевывала шелуху по сторонам. Ицин представила, как выливает на неё ведро воды. Как срывает с себя серую рубаху, в которую теперь была будто заточена. Как бросает её на пол и кричит, что она не из таких.

Но вместо этого — шаг за шагом — она следовала за Чжа вглубь борделя.

* * *

Главный зал оказался намного больше, чем Ицин представляла. Он раскинулся под высоким потолком, поддерживаемым резными деревянными балками, расписанными яркими цветами и символами удачи, соблазна и долголетия. Вдоль стен — узорчатые ширмы, украшенные золотыми кистями, тонкими шелковыми завесами и резьбой в форме цветущих пионов и лотосов. Воздух был наполнен благовониями, в которых смешивались запахи розового дерева, сандала и вина.

Вдоль зала, на разном уровне пола, располагались низкие лакированные столики, вокруг которых лежали подушки: яркие, расшитые золотыми нитями, блестящие от вышитых узоров драконов, фениксов, павлинов. Некоторые уже были слегка вытерты и приплюснуты — по ним было видно, что на них сидели долго и часто.

В центре зала, возвышаясь на чуть приподнятой платформе, находилась сцена. У её края стояли музыкальные инструменты: два эрху, цитра, флейта, барабаны с кожаными мембранами. Где-то сбоку стоял пюпитр с текстами песен, а рядом — табурет с чашей для ароматических палочек.

В углу зала располагался стол для гостей высшего уровня: он был из чёрного лака с инкрустацией из перламутра. Здесь всё было богаче — подушки выше, ковёр под ногами толще, бокалы на подносе — из тонкого стекла с золотым ободком.

На стенах висели картины: сцены из древних легенд, улыбающиеся наложницы, женщины в танце, в полупрозрачных одеждах, мужчины с бокалами в руках. Повсюду играли тени — от фонарей, от шелков, от лёгкой дымки благовоний.

Ицин почувствовала, как что-то сжалось в груди. Этот зал был настоящим театром желания, театром притворства, в котором каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд должен был быть частью представления.

Чжа остановилась,