И оживут слова - Наталья Способина

Наконец он отстранился и посмотрел мне в глаза. В его взгляде было столько боли, что я невольно отшатнулась.

– Все позади теперь. Все прошло. Отдыхай.

Я заторможенно кивнула и позволила уложить себя на скамью и закутать в шубу. Мне нечего было сказать. Я вдруг с пугающей очевидностью поняла, что это все настоящее. Не бутафория, созданная по капризу богатых людей, а настоящий корабль. И Улеб, поправивший на мне отсыревший мех и повторивший в сотый раз «все позади, отдыхай», тоже настоящий. Как и мужчина, во взгляде которого облегчение мешалось с болью. Самым естественным в тот момент мне показалось выплакаться, чтобы вместе со слезами ушли стресс и страх. Но я не могла. У меня просто не осталось сил. Я вдруг почувствовала, что погружаюсь в какую-то вязкую муть. Меня бил озноб, и в этом мутном мареве на грани яви и обморока кто-то настойчиво повторял одно и то же имя: «Всемила…» – хрипло, сорванно, неверяще.

Я хотела попросить его замолчать, но вместо этого потеряла сознание.

Шелест волн, крики чаек, и снасти скрипят…

Этот мир говорит, он дурманит, он дышит.

Тот, оставленный в прошлом, зовет назад,

Только с каждой минутой все тише и тише.

Глава 4

Последовавшие за этим дни я помнила смутно. В редкие минуты просветления я чувствовала мерное покачивание судна и странный, непривычный запах корабля. Свистел ветер, скрипели канаты, порой кричали чайки, неподалеку звучали незнакомые голоса. Я не могла с уверенностью сказать, реальность ли это, – настолько бредовой казалась вся ситуация. Рядом со мной постоянно кто-то находился. Иногда это был человек, назвавшийся Улебом. Он негромко говорил что-то сорванным, простуженным голосом, что-то уютное и успокаивающее, или пел старинные песни, слов которых я не могла разобрать. Чаще же на палубе рядом со скамьей, служившей мне постелью, сидел тот самый мужчина, которого Улеб назвал воеводой. Он то и дело давал мне горькое питье, гладил по волосам и почти ничего не говорил. Но рядом с ним мне почему-то было очень спокойно. Иногда даже казалось, что это вовсе не кошмар, что все так и должно быть. С этой мыслью я вновь впадала в беспамятство.

Приходя в себя, я каждый раз чувствовала, что меня бьет озноб, к которому прилагалась жуткая боль в горле. Во рту ощущался привкус трав, а губы болели. Видимо, когда я была без сознания, травы вливали в меня силой. В одно из пробуждений я услышала слово «лихорадка». Это слово было каким-то старомодным, и я – дитя двадцать первого века – в те минуты еще не осознавала всей опасности ситуации. Здесь не было антибиотиков, здесь не было врачей. Здесь не было ни-че-го.

Окончательно я пришла в себя уже на берегу, в небольшой комнате, пахнувшей деревом и травами. Сквозь приоткрытые ставни пробивался солнечный свет. Мне показалось, что вдалеке слышится плеск волн. Поворачивать голову было больно, но я все же осмотрелась вокруг. Стена, возле которой стояла кровать, оказалась боком глиняной печи. Рядом с кроватью располагался большой деревянный сундук, а вдоль противоположной стены под окном – длинная скамья, на которой была сложена одежда. Дальше я увидела дверь, ведущую, как я предположила, в соседнюю комнату. Под потолком, то там, то тут, висели связки каких-то трав. Я лежала на мягкой постели, укрытая теплым одеялом по самый подбородок. Лоб приятно холодило что-то мокрое, а от компресса на груди пахло медом. Нестерпимо хотелось пить. Тело не слушалось, будто чужое.

Я сглотнула и закашлялась. Кашель был сухим, а мышцы отозвались тупой болью.

Не успела я отдышаться, как дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошла странно одетая пожилая женщина. Ее волосы были убраны под платок, завязанный каким-то необычным способом, так, что концы переплетались надо лбом. На ней было длинное простое платье светло-серого цвета и темный фартук с влажными пятнами. Наверное, мой кашель отвлек ее от домашних дел.

– Проснулась? – Ее улыбка светилась искренней радостью. – Хвала Матери-земле! Девочка моя! Мы уж и не чаяли.

Женщина неловко всплеснула руками и от этого жеста стала казаться гораздо моложе. Она несколько секунд просто стояла посреди комнаты, словно не могла решить, что ей делать дальше.

– Я сейчас, – наконец произнесла она и быстро вышла.

Я не мигая смотрела на опустевший дверной проем и старалась успокоиться. Это все ненастоящее. Это не может быть правдой. Если повторить эти слова несколько раз, может, комната исчезнет?

Женщина вернулась быстро, держа в руках большую глиняную кружку, из которой шел пар и привычно пахло травами. Я чувствовала себя слишком разбитой, чтобы спорить или что-то выяснять прямо сейчас, к тому же после травяных отваров мне становилось чуть лучше. Это, пожалуй, было тем немногим, что отчетливо запомнилось мне из периода беспамятства, кроме присутствия воеводы: плеск волн, запах трав, прогоняющий дурман хоть на время, и молчаливое присутствие незнакомого мужчины…

Я попыталась сесть, и женщина, поставив кружку на сундук, пришла мне на помощь. Благодарно улыбнувшись, я устроилась на подушках поудобней. Такой слабости я не испытывала давно – каждое движение требовало неимоверных усилий. Приняв протянутую кружку, я глотнула теплой жидкости. Горьковатый вкус уже казался привычным. Сделав два больших глотка и почувствовав, как согревается все внутри, я снова улыбнулась и увидела ответную улыбку – искреннюю, как если бы эта женщина улыбалась близкому человеку, из-за болезни которого не спала ночами и сходила с ума от переживаний. Я посмотрела на кружку, которую все еще держала в руках, и пробормотала слова благодарности. Мне было немного неловко за причиненные неудобства. Свалилась вот так на голову чужим людям, доставила беспокойство.

Получив в ответ еще одну улыбку, я задала вопрос, показавшийся мне вполне естественным:

– Где я?

Глаза женщины, некогда, наверное, синие, а теперь светло-голубые, словно выцветшие, на миг расширились, а потом она быстро обняла меня, прижав мою голову к груди. Я не успела удивиться этому жесту, как над головой раздался шепот:

– Голубка ты моя бедная, сколько же тебе выпало. Радим сам не свой. Посерел за это время. Ну, ничего… ничего. Наладится все. Слышишь? Как-нибудь наладится. Ты только не думай о том больше и не бойся ничего. Слышишь? Не вспоминай! Теперь ты дома.

Как бы ни была я ослаблена после болезни, мой мозг работал на удивление четко. Из всей речи я выделила два слова: «Радим» и «дома» – и мне захотелось рассмеяться. Я не видела причин, по которым не должна была этого делать. Да я и не смогла бы сдержаться. Звук, похожий на всхлип, вырвался из моей груди. Через секунду я уже хохотала, размазывая слезы по лицу, а женщина то прижимала мою голову к себе, то, наоборот, отстраняла, чтобы поцеловать в висок или в лоб. А я все смеялась и смеялась и никак не могла остановиться. Потому что здраво принять эту ситуацию было невозможно.

– «Дома» – это где? – задыхаясь, выдавила я, уже зная ответ.

– В Свири, доченька, – полушепотом прозвучал голос матери Радимира.

Когда Радимиру было шесть весен, его отец, воевода Всеслав, привел в дом меньшицу – младшую жену. Добронеге невзлюбить бы девчонку, извести со свету, да, видно, имя, данное матерью, впору пришлось, потому и не могла она думать худо о Найдёне. Ишь, имя-то. Девочка была сиротой, и подобрал ее воевода Всеслав, проезжая Ждань. Страшный огонь в тот год по Ждани прошелся да не пощадил ни старых, ни малых. Сказывали, первый дом от кварской стрелы занялся. Видно, так и было, потому что засухи в то лето не было, а свои нипочем бы так не сделали. Дворы в Ждани стояли кучно, и как бы ни был сосед нелюб тебе, коль его дом загорится, так твой двор после будет. Потому-то