И оживут слова - Наталья Способина

в материнском доме, а в новый дом входить надобно было с радостью. Но так непохож был этот огромный город за высокими стенами на ее родной, с детства знакомый, что аж сердце защемило. И не было Всеволода, чтобы скрасить улыбкой эту новую жизнь.

Потом Добронега не раз вспоминала тот день – день, принесший ей счастье быть женой, матерью… быть любимой. Потому что очень скоро дороже Всеслава не стало для нее человека на земле, разве что родители, так те далеко остались, а он – здесь, рядом. Добронега вошла хозяйкой в просторный, недавно выстроенный дом. Она так ни разу и не спросила, для кого его строили: для Всеволода или же для его младшего брата. Перун распорядился так, что она вошла сюда женой Всеслава. И ни на миг о том не пожалела. Потому что младший – он ведь не значит худший, просто другой. Говорил немного, да все по делу, улыбался иначе, но смотрел так, что Добронега себя одной-единственной на всем белом свете видела.

Одно худо было: совсем скоро пришлось Всеславу стать воеводой после отца. Да с той поры молодая жена проводила день за днем в уютном тереме одна. Только кто же виноват, что замужество ее совпало с бедой, пришедшей на родную землю? На такое не ропщут. Всеслав бывал дома нечасто и не подолгу: седмицу-две радовал, как солнышко, – и снова одна, пока не появился сынок Радим. И тогда солнышко в доме поселилось навсегда.

Я снова и снова прокручивала смутно знакомые строчки в голове, пытаясь хоть как-то сопоставить то, что я помнила, с этой сумасшедшей действительностью. Каким-то странным образом меня окружали… придуманные мной герои. Смешно, правда? Но чувство юмора никак не желало включаться в эту игру, а каждая попытка проанализировать ситуацию и найти логическое объяснение произошедшему заканчивалась головной болью и желанием умереть, не сходя с места. Прямо на этой кровати, пахнущей сухими травами. У меня даже появилась мысль, что, может быть, я… уже… Вот только я не слышала, чтобы после смерти человек попадал в выдуманный им мир.

У меня не было ни малейшей догадки о том, почему это случилось, и я понятия не имела, как такое вообще возможно, поэтому решила пока принять ситуацию без объяснений. Кому будет лучше, если я сойду с ума от страха? Я попыталась составить некое подобие плана: изучить это место, понять, как много я знаю об этих людях на самом деле и что из моих знаний совпадает с действительностью, а потом… И мой план прочно застопорился на слове «потом». Во всех книгах обязательно бывает «потом». Правильно? Однако в моем случае было одно маленькое «но»: в каждой книге это самое «потом» напрямую зависит от воли автора, а как раз автора у этой истории теперь не стало.

Если говорить о фактах, я знала общую биографию Добронеги, знала, как выглядит дом, в котором она живет, знала, как зовут большелапого свирепого пса во дворе, и я… ничего не знала, потому что передо мной были не одинаковые символы на экране монитора, а люди – разные… живые.

Добронега строго-настрого запретила мне подниматься с постели, сказав, что лучшее лекарство – отдых, поэтому я просто лежала, слушала ее рассказы о людях, которые должны были быть мне знакомы, и пыталась набраться сил. Полузнакомые имена и названия перепутывались в голове, не отзываясь ничем, кроме пульсирующей боли в висках. Наверное, я слишком понадеялась на память и мистические совпадения. А действительность вряд ли будет соответствовать моим представлениям.

Ночью мне снился кошмар, в котором незнакомые люди со смутно-знакомыми именами кричали: «Лгунья! Лгунья! На костер ее!» Я проснулась в холодном поту и, кажется, с криком, потому что в комнату почти тут же вбежала Добронега с кованой лампой в руке и стала говорить что-то ласковое, успокаивающее. Я слушала ее голос, повторяла, что все хорошо, и изо всех сил пыталась отогнать прочь липкий страх, а в голове билось неуместное: «Как здесь наказывают за такой обман? Что мне грозит, когда все раскроется?» С одной стороны, объективно, я никого не обманывала. Это было просто чудовищное заблуждение: они сами решили, что я Всемила! С другой стороны, если дойдет до дела, то вряд ли кого-то будут волновать подобные мелочи.

Мне с трудом удалось убедить Добронегу в том, что все в порядке и со мной не нужно сидеть. Она тихо вышла, а я принялась разглядывать тени на невысоком потолке, стараясь унять сердцебиение. Я получила день отсрочки. Но везение не может длиться вечно. Когда-нибудь мне придется выйти из этой комнаты. Я всхлипнула от жалости к себе. Мне дико захотелось домой. Каждой клеточкой своего тела я вдруг почувствовала, насколько больна, устала и насколько одинока здесь, в месте, которое представлялось мне чуть ли не райским садом.

А утром пришел Радимир. Добронега, услышав повизгивание пса во дворе, счастливо улыбнулась и сжала мою ладонь:

– Радим.

Она произнесла это имя словно музыку.

Теперь я знала, кто он, и не сказала бы, что это новое знание приносило утешение. Воевода Свири. Человек, отличавшийся горячим нравом, скорый на суждения и расправу. Ну что мне мешало придумать его милым и кротким? Реалистичности мне хотелось!

Я – почти в лицах и деталях, как при написании очередной сцены, – увидела нашу встречу. Вот он войдет, окинет меня одним-единственным взглядом и спросит: «Кто ты?» И то, что он принял меня за сестру, окажется просто недоразумением, виной которому предрассветные сумерки. Ведь ночью все кажется иным, искаженным. Одного я не могла придумать в этой сцене: что ему ответить. Как объяснить то, чего я сама не понимала?

В глубине души тлела слабая надежда на помощь Добронеги. Заботилась же она обо мне. Да и Улеб не сказать, что был категорично против меня настроен. Впрочем, что их слова против слова воеводы? Хоть и был он сын Добронеге, а Улеб его, было дело, на колене качал да в первый раз – совсем мальчонкой – на боевого коня сажал. В этот миг в мозгу что-то вспыхнуло: какое-то знание. «Есть человек, который мог бы помочь… который…» Мысль так и не оформилась, а головная боль тут же заняла привычное место. Я сжала виски холодными пальцами. Ну когда же он уже войдет?! Сколько можно?!

Сначала я услышала его голос, такой же хриплый и сорванный, каким он запомнился мне на корабле. Я невпопад подумала, что это, наверное, оттого, что ему приходится часто перекрывать шум битвы, грохот моря… Мысль об этом добавила нереальности происходящему. Он о чем-то спорил с Добронегой, а я чувствовала, как леденеют ладони. Вот сейчас все закончится. А потом Радимир шагнул в комнату, и она вдруг стала маленькой и будто ненастоящей. Как декорации в плохом спектакле.

Я-то думала, что в нашу первую встречу на корабле он показался мне таким огромным, потому что у страха глаза велики, но сегодняшним солнечным утром в уютной комнате он не казался менее внушительным, чем в предрассветных сумерках на раскачивающейся палубе боевого корабля. И то, что на нем была простая светлая рубаха, а на поясе не было ножа, почему-то не делало его менее страшным. Наоборот. Вот сейчас он присмотрится и… Я не успела продумать это «и», потому что меня скрутил приступ кашля. Отвары Добронеги помогали гораздо медленней, чем мне хотелось бы. Я согнулась пополам, зажав рот ладонью и в мгновение ока забыв обо всем, кроме раздирающей боли в груди и горле.

Когда кашель наконец прекратился, я подождала несколько секунд, держась за грудь, а потом осторожно выпрямилась, отбросила с лица челку и смахнула выступившие слезы.

– Выпей, на вот.

Моих губ коснулась кружка. Жесткая ладонь легла на мой затылок, слегка надавливая, и мне пришлось сделать большой глоток теплого отвара.

– Спасибо, – я чуть оттолкнула кружку, не поднимая глаз.

Несколько секунд ничего не происходило, а потом я услышала глухой стук кружки о крышку сундука, большая ладонь вдруг