Нефритовая лиса - Крис Велрайт

Ицин вздрогнула, будто кто-то ударил её по спине.

— Наложница, — продолжил он, и в его интонации слышалось довольство, как у охотника, что загоняет добычу в угол, — всегда мечтала занять место твоей матери. Стать главной женой. Не только ради статуса, о нет. Это дало бы ей больше влияния, возможность держать связь с Чжэнем и помогать ему в Тивии.

Он сделал паузу, как будто давал её сердцу биться чаще, давал её гневу подрасти.

— Что же до твоей матери… скоро вся семья узнает о её беременности.

Ицин затаила дыхание.

— Ты ведь помнишь, что духи пообещали ей сына. Не так ли?

Голос изменился: стал холодным, равнодушным, но именно это равнодушие звучало страшнее любой угрозы.

— Только вот… духи никогда не обещали, что он родится.

Он выждал ещё мгновение, будто наслаждался тем, как слова режут её изнутри.

— А она нарушила сделку. А духи, — ты уже знаешь, — весьма мстительны.

Голос стал мягким, почти шёпотом, но от этого ещё более опасным:

— А зная наложницу Фань… думаю, дни Тай Дзяо сочтены. Она знает, когда бить. И она выжидает.

Ицин сжала кулаки. Демон будто специально вёл её, шаг за шагом, чтобы она не упустила никого из тех, кто ломал её жизнь. Он подталкивал, направлял, наслаждался её болью, как музыкой. Но после слов о матери по ее позвоночнику пробежал холодок.

Она ненавидела Лотос. Она презирала Чжэня. Она не простила отца. Но… мать.

Да, та была суеверной, навязчивой, требовательной. Да, она использовала её, верила в духов, подчинялась иерархии, заставляла склонять голову, забывала о чувствах дочери ради «высших целей».

Но ненавидеть её? Желать ей жуткой смерти? Нет. Это было слишком. Даже для неё.

Что бы мать ни сделала, она всегда верила, что оберегает. Пусть по-своему. Пусть странно. Пусть через страх.

Ицин почувствовала больное сжатие в груди, как будто сердце поджали железной рукой. Она не хотела, чтобы мать погибла.

— Всегда удивляла меня привязанность людей к своим родителям, — протянул голос. Он говорил задумчиво, но в этой задумчивости сквозило ядовитое любопытство, почти издёвка. — Даже если те отвратительно поступали со своими детьми. Даже если предавали. Даже если бросали. Люди всё равно продолжают любить их странной и извращенной любовью.

Он помолчал, и в этом молчании было что-то удушающее.

— Почему? — тихо спросил он. — Это какая-то загадка для меня.

На какое-то время воцарилась тишина. Как будто существо исчезло. Или задумалось, смотря на неё из темноты.

— Ты здесь? — с тревогой спросила Ицин, обернувшись к теням. — Я всё обдумала. Всё поняла.

— И что же ты решила?

— Я отплачу каждому, — произнесла Ицин твёрдо. В её голосе не было крика, не было жгучего гнева, только холодная решимость. — Я хочу видеть их боль. Их мучения. Их падение.

Тишина дрогнула, словно кто-то улыбнулся в темноте.

— Хочешь видеть?.. — протянул голос, густо, лениво, с оттенком усмешки. — Хм…

Он смаковал её слова, словно перебирал их пальцами, пробовал вкус.

— Я чувствую твой выбор, Ицин, — продолжил он, наслаждаясь каждой паузой. — Он не горячий, не пылающий, а холодный, как сталь клинка. Это даже лучше. Горячий гнев быстро выгорает… а лёд держит дольше. Долго, терпеливо, без жалости.

Голос стал мягче, почти ласковым, и от этого в нём прозвучала ещё большая опасность:

— Ты хочешь их падения? Я покажу тебе, как падение превращается в агонию. Ты хочешь их боли? Я научу тебя, как сделать так, чтобы боль длилась долго.

Он усмехнулся тихо, сыто, как хищник, наконец дождавшийся, когда жертва сама подползёт ближе.

— Да, я хочу этого! — не выдержала Ицин, голос её сорвался, в нём вспыхнула ярость, слишком долго копившаяся внутри. — Хочу уничтожить их своими руками! Хочу видеть, как ломаются их улыбки, как замирают слова на губах, как из глаз уходит надежда! Хочу слышать их крики, чувствовать их страх, видеть, как они умоляют о пощаде, но не получают её!

Слова рвались из неё, как огонь из трещины, и в то же время были холодными, как нож, что вонзается медленно и глубоко. Она жаждала не мимолётной расплаты, а долгих мучений, чтобы каждый миг их страдания стал для неё отголоском справедливости.

В камере на миг воцарилась тишина. И затем раздался смех.

Не громкий, мягкий и приятный. Он разливался в воздухе, словно тёплое дыхание по коже. Смех был похож на тихий вздох любовника в разогретой страстью постели. В нём было обещание: опасное, сладкое, дурманящее.

И когда он стих, голос прошептал низко, обволакивающе, словно касаясь её изнутри:

— Я дам тебе это. Но не пожалей о своём решении.

Ицин заносчиво хмыкнула, а затем поднялась в ожидании. Тело дрожало, но она была готова ко всему, к магии, к боли, к разрушению. Пусть стена разлетится, пусть её охватит огонь, пусть даже её тело обратится в пепел. Главное уйти отсюда и расквитаться. Она ждала, что существо вызволит ее в тот же миг.

Но ничего не произошло.

Ни огня. Ни дыма. Ни движения воздуха. Только камень. Холод. Решётка. Тьма.

Тишина повисла, и в ней раздался голос. Сухой. Ровный. Без оттенков.

— Нет, нет, нет, — голос стал твёрже, и в нём скользнула лёгкая насмешка. — Я за тебя грязную работу делать не буду. Учись сама. А я помогу. И тогда посмотрим, насколько ты действительно хочешь то, о чём просишь.

Ицин опешила. Словно внутри неё всё оборвалось.

— Но… — прошептала она, губы пересохли. — Разве ты не самый могущественный среди всех духов? Разве другие не отступили, когда ты появился?

— Страх рождает не только физическая сила.

— Тогда что ты можешь? — выдохнула Ицин. — Что ты можешь мне дать?

— Ты будешь знать всё, что знаю я.

— Мне не нужны знания, мне нужна сила.

Смех. Негромкий, но едкий.

— Знания и есть сила. Если бы ты знала, каков твой брат… если бы знала, каков этот мир, каковы люди… ты уже была бы сильнее любого оружия. Или ты просто хочешь размозжить своими руками череп Чжэня? И думаешь, в этом вся сила, что тебе нужна?

— Это было бы неплохо, — процедила Ицин.

— Но ведь этого будет мало, я прав?

Она сжала губы.

— Возможно…

— Так что ты всё сделаешь сама.

— Что? — Ицин резко