Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

отполз от реки, в снегу осталась красная кровавая полоса. Кровь капала из его разинутой пасти, сочилась из языка, стекала по ногам, по бокам, по животу, текла из ушей, одно из которых было рассечено на два дюйма, будто ножом. Все его инстинкты помутились, все кругом затуманилось, будто перед глазами повисла пелена. Он даже не слышал, как через несколько мгновений взвыла на другом берегу раздосадованная стая, не ощущал луны и звезд. Полумертвый, он полз и полз, пока случайно не наткнулся на заросли карликовых сосен. Забился туда и рухнул, окончательно обессилев.

Всю ночь и все утро до полудня Ба-Ри пролежал без движения. У него началась лихорадка, которая сначала усиливалась, быстро подталкивая Ба-Ри к порогу смерти, а потом медленно отступила, и жизнь одержала победу. В полдень Ба-Ри двинулся дальше. Он ослаб, и ноги у него подкашивались. Заднюю лапу до сих пор приходилось волочить, и он корчился от боли. Но все равно день был чудесный. Солнце пригревало, снег подтаивал, небо было как огромное синее море, и жизненные силы снова разлились теплом по жилам Ба-Ри. Но отныне и навсегда желания его изменились, и его великие искания пришли к концу.

В глазах Ба-Ри вспыхивала алая ярость, когда он оборачивался и рычал в сторону реки, где вчера сражался с волками. Он больше не считал их своим народом. Не был с ними одной крови. С тех пор их охотничий клич не манил его, голос стаи не пробуждал в нем застарелую тоску. В нем родилось новое чувство – неукротимая ненависть к волчьему племени, ненависть, которой предстоит разрастись в нем и терзать его, будто хворь, поразившая его внутренности, требуя отмщения всему их роду. Вчера он пришел к ним как товарищ. Сегодня стал изгнанником. Побитый, израненный так, что шрамы останутся навсегда, он усвоил урок диких земель. И не забудет его ни завтра, ни послезавтра, ни бессчетные дни спустя.

Глава XIX

На четвертую ночь после ухода Ба-Ри Пьеро в хижине на Грей-Лун покуривал трубку после отменного ужина из оленьей вырезки, а Нипиза слушала рассказ о его метком выстреле, который и принес им эту добычу, и тут их отвлек какой-то шорох за дверью. Нипиза открыла, и появился Ба-Ри. С губ Нипизы был готов сорваться приветственный возглас – но тут же стих, а Пьеро уставился на Ба-Ри так, словно не мог поверить, что это несчастное существо на пороге и есть его знакомый полуволк. Ба-Ри голодал три дня и три ночи, поскольку не мог охотиться из-за раненой лапы, и теперь страшно отощал. Весь в боевых шрамах и засохших струпьях, которые до сих пор склеивали его длинную шерсть, он представлял собой жалкое зрелище, от которого Нипиза в конце концов только охнула. Пьеро подался вперед в кресле, и на его лице играла непостижимая улыбка; затем он медленно поднялся, вгляделся в Ба-Ри и сказал Нипизе:

– Ventre Saint Gris![39]Oui, Нипиза, он побывал в стае, и стая его прогнала. И это не был честный поединок, non! На него набросилась вся стая. Его покусали и порвали в пятидесяти местах. И при этом он жив, mon Dieu!

В голосе Пьеро все отчетливее звучали удивление и восхищение. Случившееся не укладывалось у него в голове, но не мог же он не верить собственным глазам. Все это было настоящее чудо, и некоторое время Пьеро лишь молча смотрел на Ба-Ри, а Нипиза между тем стряхнула оцепенение и принялась хлопотать, чтобы накормить и полечить своего любимца. Когда Ба-Ри жадно съел холодную кукурузную кашу, Нипиза обмыла ему раны теплой водой, а потом смазала их медвежьим жиром, воркуя над Ба-Ри на нежном наречии кри. Когда боль, голод и обида после пережитого отступили, Ба-Ри наконец почувствовал себя дома, и это было чудесно. Ту ночь он проспал в ногах постели Нипизы. Наутро она проснулась от того, что он лизал ей руку холодным языком.

Этот день окончательно скрепил их дружбу, прерванную временным отсутствием Ба-Ри. Он привязался к Пьеро и Нипизе крепче прежнего. Это ведь он сам убежал от Ивы, бросил ее ради зова стаи, и иногда казалось, что он сознает всю глубину своего предательства и страстно хочет заслужить прощение. Несомненно, в нем произошла великая перемена. Он всюду тенью следовал за Нипизой. Ночевал он теперь не в сосновой будке, которую сладил для него Пьеро, а в ямке, которую сам вырыл себе у двери хижины. Пьеро считал, что понимает его, а Нипиза считала, что понимает еще больше, но на самом деле разгадку тайны хранил в себе сам Ба-Ри. Он уже не играл, как прежде, до своего побега в лес. Не приносил палки, не носился до одури просто ради радости движения. Он был больше не щенок. Детство ушло, сменившись великой преданностью и гнетущей обидой, любовью к Нипизе и ненавистью к стае и всему, что было с ней связано. Теперь, когда он слышал волчий вой, это лишь исторгало из него злобный рык, и он скалил зубы, так что даже Пьеро предпочитал отодвигаться от него подальше. Но достаточно было одного прикосновения руки Нипизы, чтобы Ба-Ри успокаивался.

Через неделю-другую начались сильные снегопады, и Пьеро принялся обходить ловушки. Той зимой Нипиза заключила с ним договор, преисполнявший ее гордости. Пьеро взял ее в долю. Каждый пятый капкан, каждая пятая западня, каждая пятая отравленная приманка были ее, и вся добыча, которую они приносили, чуть-чуть приближали Нипизу к ее заветной мечте, которую она лелеяла уже давно. Пьеро ей обещал. Если этой зимой им повезет, то по последнему санному пути они отправятся в Нельсон-Хаус и купят там старый комнатный орган, который выставили на продажу, а если окажется, что он уже продан, то они поработают еще зиму и купят новый.

Этот план переполнял Нипизу энтузиазмом, и она с живейшим интересом относилась к охоте. Со стороны Пьеро это было во многом стратегической хитростью. Он отдал бы руку за то, чтобы купить Нипизе орган, твердо решил, что инструмент у нее будет, даже если каждая пятая ловушка и каждый пятый капкан вовсе не принесут пушнины. Само по себе их партнерство было сугубо условным. Но Пьеро таким образом пробудил в Нипизе интерес к делам, ощущение, что она и сама может чего-то добиться. Пьеро внушил ей, что она для него надежный товарищ и помощник на охоте. Таков был его замысел, чтобы держать ее при