Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий

волнение от мысли, что через какие-нибудь полчаса, час, может быть, мне удастся понаблюдать интересную, скрытую от посторонних глаз жизнь осторожных лесных зверей — тех самых зверей, о которых рассказывают столько удивительных, почти сказочных историй.

Я устроился поудобнее в развилке лежащего дерева, надел накомарник и стал ждать.

Солнце давно уже спряталось за лес. С востока медленно поднималась луна. Над луной, касаясь ее, протянулось продолговатое облако, очень похожее на опущенную руку. Оно вместе с луной поднималось вверх. Казалось, огромная рука поднимает над горизонтом желтовато-красный фонарь.

Кругом было тихо; только далеко в усадьбе заповедника наигрывала гармоника.

Но вот, откуда-то с заболоченной низины, раздались отрывистые гортанные звуки. Было похоже, что там взлаивает собака: «Гав!» С минуту молчание — и потом снова: «Гав, гав!»

Слушая эти лающие звуки, я тут же вспомнил, как много пришлось мне когда-то потратить времени и сил, чтобы проследить, кто именно по ночам на болоте так странно кричит. Но теперь я хорошо знал таинственного ночного крикуна. Я нарочно присел как можно ниже, чтобы получше видеть небо над самым болотом.

Вот низко над зарослями камышей показался темный силуэт летящей птицы. Она летела совершенно бесшумно, редко махая широкими мягкими крыльями. В тишине ночи снова послышался над болотом ее громкий, отрывистым крик: «Гав, гав!» Это вылетела на ночную прогулку одна из самых странных по виду болотных птиц — выпь. Днем она обычно забирается в густые камыши и сидит там до сумерек. Если выпь заслышит что-нибудь подозрительное, она в один миг встанет столбиком, вытянувшись среди камышей, и замрет в этой позе, сама похожая на какую-то бурую, засохшую камышину. Только с наступлением темноты эта странная птица выбирается из болота и начинает бесшумно летать над ним, изредка нарушая тишину ночи своим громким, лающим криком.

Еще одна небольшая острокрылая птица бесшумно мелькнула надо мной и, сделав в воздухе замысловатый пируэт, исчезла в темноте. Это ночной охотник за бабочками и другими крупными насекомыми — козодои тоже вылетел на охоту.

Козодоя часто называют ночной ласточкой. Однако на ласточку он. похож только тем, что так же ловко хватает в воздухе насекомых. Своим видом он совсем не походит на эту миловидную птичку. Оперение у козодоя бурое, совиное. И особенно интересен рот. Вернее, это не рот, а широкая пасть. Ею-то козодой и хватает с удивительной ловкостью на лету крупных ночных насекомых.

Из леса послышался крик совы. А вот негромко, как бы нехотя, заквакала лягушка.

Сидя в развилке дерева, я слушал все эти столь знакомые мне ночные звуки, поглядывал на тусклый блеск воды, освещенной луною, и мне стало казаться, что я сижу на рыбалке, что, может, уже пора встать, пройтись по высокой росистой траве, осмотреть поставленные на ночь удочки.

Но тут неожиданно где-то совсем близко раздался легкий всплеск воды, потом какой-то шорох.

Я внимательно пригляделся и сразу же замер. Из реки на берег не спеша вылезал бобр. Его темный силуэт мне был хорошо виден на серебристом фоке воды.

Толстый, солидный зверь выбрался на сухое место, огляделся и стал прислушиваться и принюхиваться. Не обнаружив ничего подозрительного, бобр уселся на задние лапы и начал передними, как руками, отжимать воду со своей шкурки. Он забавно поглаживал себя по бокам, по животу. Окончив «обтирание», бобр встал на все четыре лапы и, волоча по земле широкий, плоский, как лопата, хвост, не спеша, вперевалочку побрел по троне от воды к осиннику. На пути зверь несколько раз приостанавливался и чутко прислушивался, даже один раз, видимо испугавшись чего-то, бросился обратно к воде. Но потом снова остановился, долго слушал, нюхал и, очевидно, успокоившись и решив, что это ложная тревога, снова побрел к осиннику.

Добравшись до первых деревьев, бобр немного походил среди них, будто примериваясь и выбирая, с какого начать. Наконец он облюбовал молодую осинку, примерно в руку толщиной, и присел возле нее. Затем он привстал на задние лапы, уселся поудобнее, обхватил передними лапами ствол дерева и принялся за работу. Послышался легкий хруст — это бобр своими сильными резцами начал грызть древесину.

Работая, зверь медленно передвигался вокруг дерева.

Я осторожно взглянул на ручные часы. Освещенные фосфором стрелки показывали десять минут одиннадцатого. «Сколько же времени потребуется бобру для того, чтобы свалить это деревце?» Я думал, что он проработает с полчаса, однако не прошло и десяти минут, как раздался шум падающего дерева.

Четвероногий «дровосек» отскочил в сторону, но, как только дерево упало, вновь быстро подбежал к нему. Ветви упавшей осины заслонили от меня бобра. Мне не было видно, что он там делает.

Но тут я вдруг заметил, что из воды по той же троне вышел второй бобр и тоже направился к сваленному дереву. Этого бобра мне было хорошо видно. Добравшись до осины, он быстро отгрыз от нее довольно толстую ветку и, держа ее в зубах, поволок по тропинке к реке. А вот и первый бобр спешит следом и тоже тащит в зубах длинную ветку. Добравшись до берега, оба зверька уселись у самой воды и начали с аппетитом обгрызать с принесенных ими ветвей кору и молодые побеги. Управившись с этой едой, бобры тем же путем отправились к сваленному дереву за новыми ветками.

Вскоре к двум взрослым бобрам присоединились еще два молодых. Они были значительно меньше и напоминали толстых, неуклюжих щенят. Бобрята, так же как и родители, вперевалочку, не торопясь, отправлялись к лежавшей осине, тоже отгрызали от нее ветви, тащили к воде и потом, сидя на бережку, лакомились корой и побегами.

Потом вся бобровая семья отправилась в речку, плавала там, пыряла, вытаскивала на берег какие-то длинные водяные растения и поедала их, видимо, с большим аппетитом. Затем бобры занялись ремонтом своей плотины в том месте, где в ней просачивалась вода. То один, то другой из зверей вылезал на берег и, схватив в зубы обгрызенный кусок дерева, тащил его к плотине. Неуклюже вскарабкавшись на нее, он укладывал принесенную ношу пли же, приподнявшись на задние лапы, пытался воткнуть свой обрубок в илистый грунт. При этом зверек придерживал обрубок передними лапами. Затем бобр пырял и вновь появлялся на плотине, шлепал чем-то по ней — очевидно, замазывал щели в своей запруде илом, который доставал со дна.

К сожалению, бобровая плотина находилась от меня довольно далеко. К тому же луна часто пряталась за облака, все подергивалось беловатой мутью, и мне трудно было наблюдать за работой