Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова

– Есть люди, умеющие гадать по линиям на ладони. Вот это линия жизни, а это…

– Забирай. Это подарок.

Анна суетливо копалась в сумке. Так собака роет лапами рыхлый грунт, разбрасывая его вокруг себя в поисках неведомо чего. Через минуту со вздохом облегчения она извлекла на свет самый обычный серебристый тюбик с логотипом Yves Rocher. Губная помада оказалась изысканного жемчужно-розового оттенка. Ловко орудуя большим пальцем, Анна собрала крупинки в небольшую кучку и, умяв все кристаллы в податливую восковую массу, закрутила тюбик. Пояснила:

– Так удастся сохранить.

– Ну, чёрный алмаз дорогой. Не продешеви, если надумаешь продавать, – буркнул Георгий.

– What’s it?[107]

– Это звёздочки, алмазы. Из-за них весь сыр-бор. Всё ещё не понимаешь? В окрестностях безымянной речки этого добра полным-полно. Надо только уметь найти, а я умею. Безымянная речка для промышленной разработки – место бесперспективное, но если уметь искать… а я умею. Бери. Это подарок.

Анна спрятала тюбик с помадой в сумочку.

– А как же Гамлет? – спросила она. – Есть какая-то официальная версия?

– Пропал без вести, так же, как его отец. Такое случается сплошь и рядом, особенно в наших местах.

– They’ll be looking for him[108] …

– Кто? Мать его, как я вижу, умерла, а этот ваш хвалёный Цейхмистер…

– Дядя Клава… Клавдий Васильевич станет искать.

– А капитан говорит, что Цейхмистер – редкостная сволочь и искать никого не будет. Да и телеграммы больше не будут поступать.

– Откуда ты знаешь? Ах! Выходит, телеграммы – your handiwork[109]…

Он молчал, глядя на неё из-за стёкол очков, как из засады.

Женский голос сквозь шипение и щёлк динамиков объявил рейс на Новосибирск.

– Will I see you again?[110]

Он молчал.

– Приезжай в Москву.

– Ты же знаешь, я не могу.

– Я пристрою чёрный алмаз. И другие тоже. Есть связи. Есть возможности. Ты уже всё понял.

– Ну.

– А ты будь осторожен. Этот человек… Disheveled[111], расхристанный, в кепке, в новосибирском аэропорту. Ты передал ему несколько спичечных коробков. Двое чуваков встретятся в аэропорту, чтобы передать друг другу спички ценой в одну копейку. It’s funny![112] Но и опасно одновременно.

Слова Анны о Кременчугове поразили Георгия. Он уставился на неё настороженно. Так смотрит на постового ГАИ водитель-лихач.

– Really, I will come[113]… Ты веришь?

– А муж? Все видели штампы в твоём паспорте. Последний не погашен… Ты замужем!

– No! Я ветреная. С мужем третий год не живу, а развода не оформила. Но дела со мной вести можно.

– Ты никогда не врёшь. Выходит, надо верить.

– Need[114]…

Женский голос в динамиках торопил пассажиров рейса Мирный – Новосибирск пройти предполётный досмотр.

– Пойдём. Нам пора.

Она взяла его за руку и повела к двери, ведущей в помещение для досмотра. Они остановились у стойки для проверки билетов и паспортов. Лицо хмурой женщины за стойкой оживилось, когда она увидела Георгия. Он быстро отвёл глаза, удостоив её лишь лёгким кивком. Знакомая? В тесном, скудно населённом мирке, именуемом Якутией, каждый знаком с другим, если не прямо, то через общих знакомых. Проверяя паспорт, женщина посматривала то на Георгия, то на Анну. Проштамповав билет, она вернула документы Анне.

– Проходите, гражданочка…

Но Анна медлила, а Георгий стоял, привалившись плечом к дверному косяку, всем своим видом демонстрируя равнодушие. Анна подошла и встала рядом, лицом к лицу, живот к животу, грудь к груди. Мимо проходили какие-то люди с багажом и без. Некоторые кивали Георгию, иные же просто глазели, и не нашлось ни одного, кто не обратил бы на них внимания.

– Поцелуй меня, – проговорила Анна.

Георгий не отстранился, но и не обнял. Уныние женщины за стойкой как рукой сняло. Теперь она смотрела на них с нескрываемым любопытством. Наслаждаясь её взглядом, Анна крепко поцеловала Георгия в сомкнутые губы.

– Ты такая же, как я, за то и люблю, – едва слышно проговорил он.

Несколько долгих минут она не размыкала объятий, а динамик шипел и трещал над их головами, вещая о срочной необходимости пройти на посадку. До взлёта рейса Мирный – Новосибирск оставалось полчаса.

* * *

Время катилось к концу рабочего дня. Объём газетного киоска за день разогревался до удовлетворительной температуры + 14 градусов по Цельсию при внешней температуре – 18 градусов, что для апреля месяца вполне нормально. Однако старик Архиереев сидел на рабочем месте в полном «обмундировании», состоящем из овчинного тулупа, ушанки на заячьем меху и валенок. Но удовлетворительную температуру в объёме газетного киоска создавало не зимнее обмундирование Архиереева, а электрический прибор под названием калорифер, раскалённая спираль которого сжигала в замкнутом пространстве рабочего места весь кислород. Поэтому Архиерееву время от времени приходилось открывать окошко киоска не только для общения с покупателями печатной продукции и канцелярских товаров, но и просто для проветривания.

Совсем скоро Архиерееву закрывать киоск и отправляться в тепло, к жене, горячему чаю, пирогам и морошковому варенью. Нынче пятница, и, возможно, Осип уж явился с безымянной речки, а это значит – завтра быть преферансу, даже если Георгий продолжит быковать и не захочет принимать участия в игре. Архиереев ожидал появления приятеля каждый день, но тот всё не приходил. Уж несколько недель глаз своих голубых не казал. И это несмотря на ясную солнечную погоду, по которой только и гулять, наслаждаясь предвкушением поздней и стремительной якутской весны.

Наконец, когда до конца рабочего для оставалось не более десяти минут, Архиереев заметил на противоположной стороне улицы лезущую через сугроб знакомую фигуру в модном головном уборе из дорогого соболиного меха. Впрочем, лицо приятеля хранило свойственное ему кисло-унылое выражение. Эх, Жорка-Георгий, отчего ты так серьёзен? Или засела в сердце новая заноза? Говорил же ему Архиереев: не западай на москвичку, не про твою честь. Неужели всё же о ней страдает?

Старик распахнул оконце киоска навстречу дорогому гостю.

– Что здесь делает человек с неприличной фамилией? – привычно спросил Георгий, и пасмурное чело его немного прояснилось.

– Человек с неприличной фамилией тебя четвертую неделю поджидает. Говорят, ты в Айхал ездил?

– Ну. Было дело.

– А нынче, выходит, здесь страдаешь?

Георгий отвернулся, закуривая. Эта его привычка затягиваться на морозе чрезвычайно беспокоила старика, равно как и холодная его ярость, всегда внезапная и неукротимая. Что, если московская зазноба перестала писать? Что ей, побывавшей и в Праге, и в Пекине, какой-то там затерявшийся в тайге Ч., с его первожителями и алмазами безымянной речки. Впрочем, как раз