Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

class="p1">В самом начале знакомства мой папа подарил моей маме «Трильсе», сборник стихов Сесара Вальехо, написанных в юности. И, возможно, ничего, что дальше произошло между моими родителями, не произошло бы, если бы не чувства, пробужденные этими стихами. Некоторые книги – способ преодоления барьеров. Некоторые книги рекомендуют нам незнакомца, который их читает. Удивительный перуанский поэт Сесар Вальехо мне не родственник, но я включила его в генеалогическое древо. Без него, как и без далеких прабабушек и прадедушек, меня бы не было.

Несмотря на давление рынка, блогов и рецензий, наши любимые книги – почти всегда те, что подарили нам любимые люди – или книготорговцы, с которыми мы подружились. Чтение по-прежнему связывает нас в таинственную семью.

17

Книжные лавки исчезают быстро, их следы во времени не столь глубоки, как следы больших библиотек. В важнейшем исследовании – и путеводителе истинного библиофила – Хорхе Каррион пишет, что диалог между частными и общественными коллекциями, между книжным магазином и библиотекой, длится столько же, сколько существует цивилизация, но в конечном итоге весы всегда склоняются в пользу второй. Библиотекарь накапливает и бережет книги, в крайнем случае отдает на время, а книготорговец приобретает товар, чтобы сразу же от него избавиться, покупает, продает, запускает в оборот. Его дело – текучее, преходящее. Библиотеки связаны с властью, с городскими управами, государствами и армиями, а книжные магазины живут в такт биению настоящего, они изменчивы, временны. И подвержены опасностям – добавила бы я.

С самых времен Марциала книготорговец – профессия повышенного риска. Поэт, возможно, присутствовал при казни историка Гермогена Тарсийского, который не угодил императору Домициану своими сочинениями. Для пущей острастки император также подверг казни переписчиков и держателей лавок, способствовавших распространению Гермогеновых трудов. Светоний даже указывает способ: librariis cruci fixis – «книжников велел распять».

Этими распятиями Домициан открыл печальную череду репрессий. С тех пор бесчисленные угнетатели пользовались его методом: наказанием за косвенную вину. Успех угнетения как раз и зависит от способности распространить угрозу санкций, штрафов или заключения на все звенья цепи (от переписчиков и печатников в былые времена до модераторов форумов или интернет-провайдеров сегодня). Запугивание этих людей способствует исчезновению неудобного текста из общественного поля, поскольку не все готовы пойти на тот же риск, что автор, которому публикация его детища более важна. Угрозы книготорговцам – действенная тактика в необъявленной войне против свободных книг.

Мы почти ничего не знаем о тех несчастных, с которыми император расправился за переписывание и продажу «Истории» Гермогена, которая им, может, и не нравилась вовсе. Они не канули в забвение благодаря одной-единственной фразе у Светония, из абзаца про развязанный Домицианом террор. Появились и тут же пропали, оставив у нас горький осадок неудовлетворенного любопытства. Их упоминают в связи со смертью – и все. Какую историю рассказали бы они сами? Какие беды им пришлось вытерпеть, какие радости принесло им их ремесло? Стали они случайными жертвами показательной кары или поддерживали идеи непокорного автора, стоившие им жизни?

Интереснейшие мемуары проливают свет на жизнь книготорговцев в другую эпоху, тоже тревожную, смутную, авторитарную – первую половину XIX века в Испании, после абсолютистского правления Фердинанда VII. Автор, Джордж Борроу, которого мадридцы называли «дон Хорхито-англичанин», прибыл в Испанию по поручению Британского и иностранного библейского общества с целью распространять англиканскую версию Библии. Пыльными дорогами Борроу объездил весь Пиренейский полуостров, чтобы внедрить – иногда едва ли не подпольно – свои экземпляры Библии в самые крупные книжные магазины больших и маленьких городов. Пестрый мир трактирщиков, цыган, колдуний, крестьян, погонщиков, солдат, контрабандистов, разбойников, тореадоров, карлистов (сторонников инфанта дона Карлоса Старшего) и оставшихся без работы чиновников служит обрамлением главной теме Борроу – открывшемуся ему скудному издательскому рынку. Опубликовав в 1842 году книгу о своих похождениях «Библия в Испании», он прямо заявил: «Спрос на литературные произведения любого жанра в Испании до чрезвычайности низок».

В книге Борроу показана целая галерея книготорговцев – упорных, недовольных, подавляемых, иногда ужасно трогательных. Говорят они от первого лица. Лавочник из Вальядолида, «человек простой, с добрым сердцем», мог заниматься книжной торговлей, только совмещая ее с прочими разнообразными делами, потому что иначе не хватало на жизнь. С бесстрашным лавочником из Леона Борроу договорился, что тот будет продавать и рекламировать его англиканские Библии. Но леонцы, «ярые карлисты, за редкими исключениями» предали инакомыслящего соседа церковному суду. Он, однако, не пошел на попятный и даже прибил объявление о продаже англиканской Библии к дверям Леонского собора. В Сантьяго-де-Компостела Борроу подружился со старейшим книготорговцем города. Мягкими летними вечерами они совершали прогулки по окрестностям. Через некоторое время пожилой сеньор решился на откровенный разговор и поведал англичанину о преследованиях: «Все мы, хозяева книжных лавок в Испании, – либералы. Все мы любим наше занятие и почти все из-за него пострадали. Многих повесили в темные времена за продажу безобидных переводов с английского или французского. Мне пришлось бежать из Сантьяго и укрыться в галисийской глуши. Кабы не добрые друзья, не разговаривали бы мы с вами сейчас. На открытие новой лавки ушло много, очень много денег. Пока я скрывался, старую разорили церковники, да еще и наговорили моей жене, что меня надо сжечь за то, что торгую дурными книгами».

Самый жуткий персонаж – испанский Суини Тодд – был родом из Виго и совмещал профессии книжника и цирюльника. С одинаковой вероятностью, как рассказывали Борроу, он мог продать вам книгу или перерезать горло во время бритья. Неизвестно, от чего зависел его благожелательный или человекоубийственный настрой. Интересно, отваживались ли всё более редкие клиенты цирюльни высказывать свое мнение о литературе.

Почти тысяча восемьсот лет отделяют Домициана от Фердинанда VII, но истории книготорговли при их правлении схожи. В эпоху тирании книжные лавки становятся местами доступа к запрещенному и потому вызывают подозрения. Когда в воздухе витает cтрaх перед засильем иностранщины, книжные магазины – все равно что порты, участки границы, за которыми трудно следить. В них укрываются чужеземные, отвергнутые, неугодные слова. В памяти моей мамы ясно сохранились подсобки некоторых книжных лавок во времена диктатуры: осторожный условный стук, cтрaх, детская хулиганская радость от того, что тебя пустили в тайный домик, и, наконец, прикосновение к опасному товару – книгам авторов-эмигрантов, бунтарским воззваниям, русским романам, экспериментальной литературе, текстам, которые цензура пометила как «непристойные». Вместе с книгой ты покупал обязанность хранить ее в тайне, покупал молчание и опасность, платил за посвящение в инакомыслящие.

Помню, как-то в 1990-е мы с папой были в Мадриде и зашли в букинистический. Папа их обожал – сплошной хаос и беспорядок. Мог часами там бродить. Он называл это «любопытствовать» или «вынюхивать», но вид у него становился скорее