Шарль Монселе - Женщины-масонки

Но Анаис и не взглянула на них.

– Хочешь примерить?

– Как вам угодно, матушка.

Вышивки выпали из рук опечаленной госпожи Баливо.

– Наверно, они вышли из моды,– почти робко пролепетала она.– Я почти не выхожу из дому – конечно, я понятия не имею о том, что теперь считается красивым и роскошным. Прости меня. Этьен, однако, частенько говорил мне, что эти вышивки великолепны. Правда, это было очень давно. Бедная рухлядь!

– Матушка, я хочу сказать вам одну вещь; эта мысль покажется вам безумной и безрассудной, но…

– Говори, говори!

– …но эта мысль преследует меня неотступно; я должна избавиться от нее: она слишком сильно меня мучает.

– Что же это, дитя мое?

– Мне кажется, хотя я и не отдаю себе в этом ясного отчета, нас подстерегает какое-то несчастье.

– Что ты хочешь этим сказать?– спросила встревоженная госпожа Баливо.

– Я довольно давно уже заметила, что вы изменились.

– Изменилась? Разве, сама того не замечая, я стала с тобой не так ласкова, как прежде?

– Наоборот,– прошептала девушка.

– В таком случае я тебя не понимаю. Объяснись же, прошу тебя!… Анаис, дорогое дитя мое, что с тобой? Какое горе я хотя бы и невольно могла тебе причинить?

– Никакого, никакого, матушка… Только вот… уже несколько дней…

– Что же? Что – «несколько дней»?

– Мне страшно.

Мать побледнела.

– Страшно? – переспросила она.

– Да, матушка.

– Но чего же ты боишься?

Молодая девушка промолчала.

– Я знаю, в чем тут дело,– пытаясь улыбнуться, проговорила госпожа Баливо.– Тебя пугает приближение свадьбы. Со мной было то же самое, доченька.

– Нет, матушка, меня пугает не приближение свадьбы.

– А что же?

– Помните тот день, когда вы получили письмо от вашей парижской знакомой?… От вашей подруги по пансиону?

«О, Господи Боже мой!» – подумала мать.

– Так вот: мои опасения возникли в тот самый день.

– Какие же опасения, Анаис?

И в свою очередь, с тревогой глядя на дочь, госпожа Баливо прибавила:

– Неужели… неужели ты подслушивала нас?

– Ах, матушка!

– Да, да, прости меня! Я сама не знаю, что говорю! Но ты сама виновата. Ты мучаешься из-за каких-то химер. Ну, что тебя волнует, скажи на милость?… А руки-то у тебя и впрямь пылают!… Так чего же ты боишься?

– Я боюсь потерять вас,– глухим голосом отвечала дочь.

– О-о!

Госпожа Баливо схватилась за горло, чтобы сдержать крик.

Анаис разразилась слезами.

– Потерять… меня?– заговорила наконец мать, сделав над собой неимоверное усилие.– Но кто мог внушить тебе подобную мысль? Разве я плохо выгляжу?

– Нет, матушка, дело не в этом.

– Не в этом, говоришь?

– Нет.

– Так что же мне, по-твоему, угрожает?… Гони от себя, дитя мое, этот беспричинный страх. Уж не хочешь ли ты и меня встревожить?… Теперь я прекрасно понимаю, что тебя замучил один из тех снов, которые мы видим по нескольку раз, и именно поэтому мы подвергаемся соблазну принять их за предостережение. Ты должна постараться забыть об этих снах. А если ты по-прежнему будешь предаваться этим смехотворным размышлениям, ты рискуешь серьезно огорчить меня… А ведь тебе этого не хочется, не так ли?

Госпожа Баливо сумела произнести эту речь таким серьезным и таким естественным тоном, что Анаис почувствовала, как ее подозрения рассеиваются.

– Оставим пока эти туалеты,– продолжала госпожа Баливо,– это из-за них у нас произошел такой горестный разговор.

Минуту спустя она спросила, разыгрывая равнодушие:

– Кстати, Анаис…

– Что вам угодно, матушка?

– Давно приезжала ко мне эта дама… госпожа де Пресиньи?

– Две недели назад.

Госпожа Баливо не смогла скрыть свое удивление.

– Две недели назад,– повторила она.– Ты уверена?

– Да, матушка.

– Уже!

Это слово госпожа Баливо произнесла медленно и тихо.

Это слово заключало в себе две недели ее счастья и ее страданий.

В то мгновение, когда она хотела добровольно расстаться с жизнью, она почувствовала, как прочно удерживают ее все связи с домашним очагом – они сомкнулись вокруг нее со всей своей силой и очарованием. Ее муж, которому она под видом ссуды вручила шестьдесят тысяч франков, полученных от маркизы, стал теперь ласково обращаться с женой, отбросив свою обычную сдержанность. Вечера в маленькой фиолетовой гостиной стали понастоящему веселыми. Госпожа Баливо торопилась с приготовлениями к свадьбе Анаис с господином Фейе-Видалем, белокурым помощником прокурора. Все улыбалось этой несчастной женщине; казалось, что даже болезнь о ней забыла.

Этим вечером ее ждало торжество.

Это был ее праздник.

Гостиную освещали две лишние лампы. Каминные вазы были полны цветов. Каждый из гостей блистал тем скромным видом и той милой улыбкой, которые составляют славу провинции; в гостиной разговаривали вполголоса. Начавшаяся партия в пикет была прервана в самом разгаре. Катрин с растерянным видом бегала взад-вперед. В приоткрытой двери мелькнул белый передник кондитера, после чего господин Баливо встал и побежал отворять двери. Несколько нетерпеливых взглядов устремились к стенным часам. Появление помощника прокурора, чье пальто не могло совершенно скрыть огромный букет, увенчало собрание и подало сигнал к началу празднества.

В полночь все еще сидели в маленькой фиолетовой гостиной – случай доселе небывалый. Госпожа Баливо нежно сжимала руки дочери.

– Завтра я вместе с Катрин поднимусь к тебе в комнату,– зашептала она,– нужно поменять у тебя занавески на окнах. У меня есть муслиновые, с чудесным рисунком – я хочу сделать подарок тебе и твоему мужу: ведь вы обещали некоторое время пожить у нас!…

Через три дня после этого семейного праздника Марианна явилась к маркизе де Пресиньи.

Угрозами и просьбами она добивалась от Великого Магистра Ордена женщин-франкмасонок, чтобы та поставила свою подпись под приказом всеми способами преследовать Филиппа Бейля.

Все мольбы маркизы де Пресиньи оказались тщетными, и она уже собиралась поставить свою подпись под роковым документом, как вдруг вошел слуга и вручил ей какое-то письмо.

Дрожь охватила маркизу, когда она взглянула на конверт.

Это было письмо из Эперне.

Под встревоженным взглядом Марианны она распечатала конверт и вынула оттуда бумагу, которая была не чем иным, как свидетельством о смерти госпожи Баливо.

Глубокая скорбь переполнила сердце маркизы, и на мгновение лицо ее омрачилось.

Придя в себя, она повернулась к Марианне.