Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

она женщина, или мужчине – только потому, что он мужчина. Нет, одинаковые природные свойства встречаются у живых существ того и другого пола, и по своей природе как женщина, так и мужчина могут принимать участие во всех делах».

Аспасия – одна из величайших тайн и лакун в античных источниках. Все, что она делала, думала и говорила, известно нам от других. Нам сообщают, что она писала и учила. Мне хочется думать, что, пользуясь своим незаурядным ораторским талантом, она также вдохновила первое в истории движение за права женщин. Что благодаря ей гречанки из Афин и прочих городов осмелились переступить порог великих философских школ – в платоновской Академии было по меньшей мере две ученицы: Ластения Мантинейская и Аксиотея Флиусская. Последняя, говорят, одевалась мужчиной. Гетера по имени Леонтия, любовница Эпикура, принадлежала к его философской школе, называемой Сад. Она написала книгу о богах – безвозвратно утраченную, – в которой стремилась опровергнуть тезисы уважаемых философов. Века спустя Цицерон ополчился против нее: «Даже непотребная девка Леонтия отважилась напасть на Теофраста!»

Самой знаменитой и смелой была Гиппархия Маронейская из школы киников. Насколько нам известно, это единственная женщина-философ, которую древние удостоили краткого жизнеописания. Трудов она после себя не оставила, зато прославилась полным равнодушием к общественным приличиям. Она отказалась от семейного состояния и жила со своим любовником Кратетом на улице. Одевалась в лохмотья. Кратет и Гиппархия полагали, что естественная потребность – нечто благое, а не постыдное, и потому предавались утехам не скрываясь. Однажды некто показал на нее пальцем и спросил: «Та ли это, что покинула свой ткацкий челнок?» (Неточная цитата из «Вакханок» Еврипида. – Прим. перев.) И она ответила: «Да, это я. По-твоему, я заблуждаюсь, посвящая собственному образованию время, которое могла бы потратить на ткачество?»

Кто знает, возможно, бесшабашная Гиппархия как раз и видела в человеческом разуме этакий ткацкий станок для слов. В литературо-ведческой терминологии до сих пор принята метафора текста как ковра. Мы – в текстильных терминах – говорим о переплетениях, заплатах, нитях повествования. Что есть текст, если не совокупность связанных словесных волокон?

Вот как описывала себя португальская поэтесса София де Мелло Брейнер: «Я из рода тех, кто, шагая по лабиринту, никогда не теряет льняную нить слова».

66

Мифы можно плести и расплетать. Так поступала Пенелопа. За двадцать лет, пока она ждала возвращения Улисса, дворец на Итаке наводнили женихи: они хотели объявить царя погибшим и занять его ложе. Пенелопа пообещала, что выберет мужа из их числа, когда закончит ткать саван для своего свекра Лаэрта. Три года подряд днем она ткала саван, а ночью распускала. Каждое утро, садясь за станок, заново начинала плести спасительный обман.

Древние писатели первыми поняли, что самые увлекательные тропинки берут начало в трещинах, тупиках, разветвлениях рассказа. Пенелопа хранила верность Улиссу или изменила? Елена была или не была в Трое? Покинул Тесей Ариадну или не покидал? Орфей любил Эвридику больше жизни? Все эти версии одновременно бытовали в запутанном лабиринте греческой мифологии. Как в «Расёмоне», нам приходится выбирать из взаимоисключающих историй. Первая европейская литература оставила нам в наследство любовь к умножению точек зрения, вариациям, различным прочтениям, сплетаемым и вновь расплетаемым повествованиям.

Век за веком мы сматываем в клубки разноцветные легенды, рассказанные нам греками. В «Улиссе» Джойса певица Молли Блум – новая острая на язык Пенелопа – излагает свою версию мифа в длинной фразе без знаков препинания, занимающей больше 90 – не строк, страниц – и густо усыпанной сальностями. Книга завершается сбивчивым внутренним монологом Молли, лежащей в постели рядом с мужем. Она вспоминает детство в Гибралтаре, романы, материнство, желание, тела, голоса, самое потаенное, замалчиваемое. За ней остается последнее слово романа. И это слово «Да». Пенелопе наконец позволено утвердиться в бескомпромиссном эротизме: «…сначала я обвила его руками да и привлекла к себе так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да».

Канадская писательница Маргарет Этвуд тоже заглядывала во вселенную «Одиссеи» – чтобы иронически переосмыслить чудищ женского пола. В ее стихах говорит сирена, коварная женщина-птица, живущая, согласно мифу, на безымянном скалистом островке, устланном скелетами и трупами. Неотразимая искусительница раскрывает нам тайну смертоносных сладких речей, которыми завлекает моряков к утесам и губит корабли. В чем сила ее чар? «Этой песне хотел бы выучиться каждый. Это она заставляет мужчин толпами бросаться за борт, даже когда они видят, что берег усеян черепами. Этой песни не знает никто, ведь все, кто ее слышал, мертвы… С тобой, только с тобой я поделюсь секретом. Плыви сюда. Эта песня – крик о помощи: “Помоги мне! Только ты, только ты способен, ты – единственный”. Песня, увы, скучна – зато всегда работает». Насмешница-сирена дает нам понять: необязательно быть роковым фантастическим существом, чтобы сбивать с пути героев: достаточно говорить с ними, пришептывая, умолять о помощи, льстить их самолюбию.

В свою очередь поэтесса Луиза Глюк дает слово колдунье Цирцее, тетке Медеи. Гомер обвинил ее в том, что она волшебными притираниями превратила спутников Улисса в свиней. Сама она относится к этому куда более саркастически:

Никогда не превращала людей в свиней.

Некоторые люди и есть свиньи —

я лишь придаю им истинный вид.

Мне опротивел твой мир,

где все внутреннее скрыто под внешним нарядом.

А когда ее любовник Улисс решает уйти, она, одна на берегу, обращается к морю, хранящему все истории:

Великий человек отрекается от острова.

Теперь ему не суждено

умереть в раю…

Пришла

пора ему услышать вновь

биение моря-сказителя

на рассвете…

Что привело нас сюда,

то и уведет; наш корабль

качается на темных водах порта.

Чары исчезли.

Верни ему жизнь,

о море, идущее лишь вперед.

Легенды пришли к нам из Древнего мира, но на нашем ткацком станке мы сплетаем их новыми нитями. Как бы ни тщился Телемах царствовать над словами и принуждать к молчанию, рано или поздно миф будет рассказан от лица Пенелопы и других женщин, которые искусно сплетали свои истории.

Мою историю мне рассказывают другие

67

С афинской сцены зазвучали удивительные слова. С нее заговорили отчаявшиеся женщины, отцеубийцы, больные, безумцы, рабы, самоубийцы и иноземцы. Публика глаз оторвать не могла от этих необыкновенных персонажей. Слово «театр» по-гречески как раз и значило «место, где смотрят».