Холодные чары. Лед в истории человечества - Макс Леонард

Унтерарглетчер, построенной Агассисом, отмечая знаменитые имена, вырезанные над дверью. Символизм едва ли мог быть более голливудским. В последующие поездки в своих исследованиях и восхождениях он превзошел всех предшественников. Он смело шел туда, где еще не бывал ни один человек[152].

Буквальный расцвет и метафорический упадок науки о льде, развивавшейся в районе Шамони, наступили в 1890-х годах, когда Пьер Жансен, президент Французской академии наук, предложил построить обсерваторию на вершине Монблана – которая, однако, является не каменным мысом, а бездонной массой покрытого снегом льда. Это была тщеславная и самонадеянная попытка. Жансен нанял Гюстава Эйфеля для строительства этой обсерватории, и знаменитый инженер выбрал место всего в 15 метрах от вершины, но, пробурив на глубину 29 метров и не достигнув скалы, он сдался, не построив ничего. Жансен приказал продолжить работы, но дальнейшие попытки также не увенчались успехом. В конце концов его рабочие устроили мятеж, и ему пришлось довольствоваться конструкцией из железа и дерева без фундамента, которая быстро ушла в снег и была утеряна. Вечные снега на высоте подпитывают ненасытные ледники внизу; это знал даже Перси Шелли.

* * *

С 1850-х годов лед, который очаровал Форбса и Тиндаля, стал привлекать новый тип туристов: альпинистов. Чаще всего британцев, чаще всего представителей среднего или высшего класса, которые ценили эстетические и интеллектуальные аспекты этого опыта, но в первую очередь стремились к физическому вызову – подход, который был легитимизирован созданием Альпийского клуба, первой в мире ассоциации альпинистов, в 1857 году. В его рядах оказались Мэтью Арнолд, Майкл Фарадей и Джон Рёскин, а Лесли Стивен, отец Вирджинии Вулф и Ванессы Белл, был президентом клуба с 1865 по 1868 год. В 1871 году Стивен опубликовал «Игровую площадку Европы», одно из самых значимых ранних произведений о восхождениях в Альпах.

Хотя Монблан был покорен в 1786 году, долгое время он оставался единственной вершиной среди высочайших пиков, которая была взята. Однако между 1854 и 1880 годами английские альпинисты покорили вершины 17 из оставшихся 20 самых высоких гор в Альпах. Почему это удалось именно британцам, а не другим? Частично, думаю, из-за романтических склонностей Британии, ее научной мощи, а также из-за своего рода территориальной жадности, связанной с расцветом Империи. В целом это набор характерных викторианских настроений: «желание испытать себя в борьбе с трудными препятствиями; представить свой характер в свете возвышающих идеалов; пребывать среди экзотических вещей; собирать коллекции и возводить памятники»[153] [29].

Новые альпинисты, ставшие героями того, что позже получило название «Золотого века» альпинизма, не полностью оставили научную традицию. (Тиндаль, например, входит в число выдающихся личностей этого времени, с его знаменитым первовосхождением на 4506-метровый Вайсхорн в 1861 году.) И когда они возвращались в цивилизацию, они выступали с отчетом о своих подвигах в Альпийском клубе – часто подробно объясняя свое право на приоритет в покорении вершины или открытии нового маршрута, – подобно тому, как ученые представляют свои открытия в таких научных учреждениях, как Королевское общество.

Позднее альпинисты, становившиеся все более атлетичными, также стали интересоваться физиологией и биологией экстремальных условий – высотой и питанием, пределами истощения и тем, что происходит, когда пальцы и конечности замерзают. Их подвиги бросали вызов границам тела и человеческой природы, обретая все более гипермаскулинную силу, которая напоминает темное альтер-эго – монстра Франкенштейна на Мер-де-Глас: «человека, приближавшегося ко мне с удивительной быстротой. Он перепрыгивал через трещины во льду, среди которых мне пришлось пробираться так осторожно»[154].

Потому что – и, собственно, само собой разумеется – все это было связано с высоким уровнем риска. По мере того, как люди забирались все дальше и поднимались все выше, то, что начиналось с чувства благоговения, благородного оптимизма и жажды открытий, начало превращаться в смертельную одержимость.

Первой действительно значимой трагедией стала та, что постигла трех проводников доктора Гамеля, которые, как мы видели во второй главе, были унесены лавиной. Эта трагедия потрясла тесно сплоченное население долины и усилила поток критики (уже достаточно громкой) в адрес тех, кто поднимался в верхний ледяной мир. Однако сам доктор Гамель, везло ему или нет, принадлежал к поколению, которое карабкалось в горы ради науки. Когда фокус сместился в сторону приключений, опасности возросли. Хотя они обычно были тщательно подготовлены и с благодарностью полагались на талантливых местных проводников, стремление англичан покорять Альпы предвестило новый подход к риску. Есть несколько способов объяснить этот безрассудный импульс к приключениям. Некоторые предполагают, что жизнь во все более регулируемом и безопасном викторианском обществе порождала подавленное, маскулинное желание опасности [31], которое следовало искать за пределами родины; другие считают, что в стремительно меняющемся обществе с быстро развивающимися структурами и моралью, где все больше ценились индивидуалистические устремления личности, рискованные горные приключения стали способом преодолеть тревоги, связанные с беспрецедентным будущим [32]. Все меняется и находится в движении.

Лед стал главным персонажем во многих из этих рассказов о риске, активным противником восхождения героя. Джон Тиндаль, чтобы привести один пример, описывает лед во время своего первого восхождения на Монблан в устрашающих терминах:

«На высотах, направо от нас, отдельные ледяные утесы, казалось, шатались, и мы перешли две полосы, которыми, очевидно, прокатились недавно массы льда. Мы были рады, когда вышли из-под этих грозящих утесов, и еще более тому, что удалились от этой скверной трещины. Быть убитыми – это роскошь в сравнении со смертию в страшной темноте этих пропастей[155]» [33].

Но, поскольку это Тиндаль пишет позже, оглядываясь на свои приключения, мы, читатели, знаем, что эти пропасти были преодолены безопасно. Опасность осталась позади, все в порядке: приятный трепет перед торжествующим захватом вершины.

Но не все были так удачливы, чтобы пережить этот героический путь. Самый страшный и известный несчастный случай произошел в июле 1865 года, когда четыре человека погибли при восхождении на Маттерхорн вместе с писателем и фотографом Эдуардом Уимпером. Уимпер много лет участвовал в отчаянной гонке с Джоном Тиндалем, стремясь первым покорить величественную вершину высотой 4478 метров, возвышающуюся над Церматтом. С восьмой попытки Уимперу это удалось, но на пути назад, при спуске по участку из камня и льда, англичанин Дуглас Роберт Хэдоу поскользнулся, увлекая за собой еще двух англичан и местного проводника из Шамони. Все четверо рухнули более чем на километр вниз, на ледник Маттерхорн. Только благодаря тому, что одна из веревок, связывающих альпинистов, порвалась, Уимпер и трое его спутников избежали падения в пропасть.

Это трагическое происшествие привело к горьким и длительным взаимным обвинениям. Падение, которое стало концом невинности,