Сбежавший из вермахта - Михаил Николаевич Кубеев

я не могу успокоиться, – Андреас стал ходить по бункеру. – Вы вспомните историю, события Варфоломеевской резни. Французы-католики ополчились на протестантов, на гугенотов. Те бежали. Среди них было много евреев. Они осели в Германии. От них пошли многие ремесла, изготовление часов, ювелирных изделий, одежды, оружия. Евреи проявили себя прекрасными мастеровыми. Да, они торговали, копили. Они рациональны. Что в этом плохого? А отобрать накопленное и изгнать – это лучше? Это самый мерзкий и самый низкий способ доказательства своего превосходства.

– Я с тобой не согласен, Андреас. – Эрих тоже завелся. – В Средневековье это были вопросы веры, они всегда решались мечом. Кто сильнее, тот и прав. У нас в Германии твои хваленые евреи захватили ключевые финансовые посты, доминировали в культурной сфере! Они становились силой. Вот поэтому мы их просто вытеснили. Вытеснили! Немцам немецкое.

– Ох, не правы вы, Эрих… А если французы начнут проводить такую же политику – французам французское, а немцы вон из наших городов? Вспомните, французы изобрели гильотину и стали рубить головы вполне профессионально. Палач сделался уважаемой профессией. Почему никто не выгоняет палачей? Потому что их защищает государство. А кто тогда государство в таком случае? Насильник! У каждой нации и народности есть свои пристрастия. Богу богову, а кесарю кесарево. Но народы не должны враждовать только потому, что они разные. Разнообразие – это украшение мира.

Они замолчали. На коммутаторе одна за другой ярко вспыхнули красные лампочки. И замигали. Как будто подслушивали. По их расположению Эрих знал, что звонили из штаба полка. Андреас переключил штекеры, сделал вызовы. Лампочки стали светиться слабее. Командиры разговаривали, обсуждали обстановку, отдавали приказы. А их подчиненные на коммутаторе вели такие философские беседы, за которые обоих могли отправить под трибунал, к палачам в гости. На гильотину! Вот все лампочки погасли, официальные разговоры закончились. Андреас повернулся к Эриху.

– Там, где нет Бога, единственным условием для счастья остается способность забывать. Это сказал Фридрих Ницше. А забывчивость всегда ведет к вседозволенности.

Эрих не отвечал. О чем спорить? Так можно прийти к очень неутешительным выводам.

– Значит, вы не верите в Бога? – не успокаивался Андреас.

– Нет, – пожал плечами Эрих. – У меня давно исчез интерес к религии. Я считаю, что все эти химеры, божеские и дьявольские, рождаются в голове человека. В реальной жизни ничего этого никогда не было. В моем родном городе монах-доминиканец Тецель продавал индульгенции, спасавшие от прошлых и будущих прегрешений. И заработал на этом кучу денег! Вот тебе и святой отец.

– Против таких и выступил Мартин Лютер, потому-то и появился протестантизм.

– Мне все едино – католики, протестанты…

– Вы отъявленный материалист и отвергаете все духовное?

– Наоборот, я очень духовный. Я люблю людей. Но не всех. Война заставила меня глубоко задуматься. Чего стоят идеи, под знаменем которых люди идут убивать друг друга? История христианства – это тоже история кровавых войн. Но только с крестом в руках. Вспомни походы крестоносцев.

– И потому вы не ходите в церковь?

– Нет. Не потому. Для меня церковь, это как музей, как исторический памятник, который сохранил обряды прошлого. Зачем ходить туда каждый день? Я люблю слушать органную музыку. Иногда можно послушать интересные проповеди.

– А сами вы кто по профессии? – поинтересовался Андреас, и его щеки снова покрылись румянцем.

– Я? – Эрих сделал паузу. И закашлялся. Ему почему-то впервые стало стыдно произнести, что он театральный актер. Это как фигляр, кривляка, комедиант, смешитель публики, что ли. И он не способен на большее? – Я, Андреас, профессиональный театральный актер, из Франкфурта-на-Одере, а мой отец настройщик роялей, учитель музыки.

– О, в некотором роде мы с вами близкие духовные лица. У каждого своя паства. У нас – прихожане. У вас – любители искусства, так ведь?

– Да, похоже, на это.

– Я хотел бы остаться с вами в одной смене, – предложил Андреас, – если вы не возражаете. – Он снова заходил по блиндажу. – Мне с вами интересно. Надеюсь, вы на меня не обиделись?

– Нет, ни в коей мере, – сказал Эрих. – Вы человек духовный, мыслящий, а это меня устраивает. Я согласен. Думаю, что старший фельдфебель возражать не будет. Но только при одном условии, – Эрих внимательно посмотрел на Андреаса. – Все, о чем мы с вами тут говорим, что обсуждаем, должно оставаться исключительно между нами. И вполголоса!

Андреас протянул ему руку.

С того вечера они почти всегда вместе отправлялись на дежурство, ночевали в одном блиндаже и также вместе ходили в караул на охранные посты, спускались в траншеи, следили за неприятелем в стереотрубу, бегали с телефонными катушками. Но, оставаясь наедине, обсуждали массу житейских тем.

Однажды на очередном ночном дежурстве на коммутаторе, когда, казалось, все интересные темы были исчерпаны, речь впервые зашла о девушках. Эрих решил поделиться с неопытным Андреасом своими сердечными секретами. Он вытащил из кармана кителя фотографию Альмут Вагенхаус, хотел достать фотографию Блюмхен, но воздержался. Положил снимок перед собой. Андреас тотчас попросил показать ему. Он с любопытством стал вглядываться в лицо.

– Это твоя невеста? – с придыханием в голосе негромко спросил он.

Эрих на мгновение задумался. В качестве подруги Альмут его вполне устраивала. А вот в качестве невесты? Едва ли. Замужем, старше его на пять лет. Да и вообще после окончания войны он не строил никаких планов в отношениях с ней. Она писать ему перестала, он в отпуске не ездил в Дюссельдорф. Зачем?

– Нет, это не невеста. Это моя хорошая знакомая, подруга. Мы вместе играли в водевиле в Дюссельдорфе. Целовались, но речи о совместной жизни не вели.

Андреас согласно качал головой.

– Красивая, – произнес он и повернулся к Эриху. – А я ни разу не целовался с девушками. С Эвелин мы только держались за руки.

– Не беда, поцелуи будут, – с улыбкой произнес Эрих. И протянул ему фотографию Блюмхен.

– А это еще кто? – удивился Андреас.

– Это? Это Лили Марлен. Нет, шучу, это Луиза Блюм, или Блюмхен в нашей театральной среде. Мы в городском театре Франкфурта-на-Одере вместе играли в разных спектаклях, – ответил Эрих. – Но и Луиза не была моей невестой. – Он засмеялся.

– Прости, Эрих, но ты с ними… спал? – Андреас как-то настороженно посмотрел на Эриха.

– Конечно, спал, как же без этого. Разве это запрещено?

– Но по законам церкви добрачное сожительство считается грехом.

– Хорошо, что я не хожу в церковь, – с удовлетворением произнес Эрих, – не нарушаю религиозных запретов.

– Я не понимаю, как может девушка отдаваться молодому человеку, не будучи связана с ним узами брака? – Андреас встал и, по привычке рассуждать вслух, заходил по блиндажу. – Это не просто греховно, это освобождает молодых людей от родовых